Ознакомительная версия.
Новый директор часто посещал наши занятия. Особое внимание он уделял музыке, декламации и пантомиме. Он и сам был превосходным музыкантом. Два раза в неделю Гердт давал нам уроки пантомимы, причем учил нас на своем примере: сначала разыгрывал сцену сам, затем заставлял нас повторять ее, исправляя ошибки. Мы разыгрывали сцены как из балетов текущего репертуара, так и из старых спектаклей, сохранившихся в памяти учителя благодаря славе их исполнителей или же потому, что они давали возможность разыгрывать наиболее драматические или комические ситуации. Почти никаких вспомогательных аксессуаров не использовалось. Основные элементы декораций с легкостью создавались с помощью скамеек и стульев. Два стула, поставленные на некотором расстоянии друг от друга, обозначали собой дверь, скамья служила ложем, а весь остальной реквизит был воображаемым. Мы наливали вино, собирали цветы, наносили удары кинжалом, пряли, стучали в дверь – и все это без каких-либо предметов. Для меня лично было намного труднее найти жесты, необходимые для подобных простых действий, чем для исполненных драматизма. Учитель постоянно поправлял нас:
– Никто не пишет так письмо, просто помахивая рукой. Нажимайте, выводите буквы. – Или: – Так розу не держат. – И из кармана извлекается носовой платок. Свернув его наподобие цветка, Гердт любовался этим кусочком батиста, с наслаждением вдыхал воображаемый аромат. Но он не давал нам никаких теоретических объяснений и даже не пытался вывести законы, по которым жила и развивалась пантомима. Актер, чье искусство полностью основывалось на интуиции, Гердт едва ли сам осознавал, что в современном балете появились два абсолютно различных элемента. Мимический рассказ прочно утвердился в балете. Сцена, в которой актеру приходилось объяснять, что произошло за сценой, требовала полностью условных, описательных жестов. В таких же балетах, как «Жизель» или «Тщетная предосторожность», действие рождалось спонтанно, исходя из сути сюжета. Оно раскрывалось, исходя из ситуации посредством эмоциональных жестов и действий, ведущих непосредственно к цели.
Уроки пантомимы, которые давал Гердт, представляли собой превосходные примеры мастерства, но их нельзя назвать обучением, опирающимся на ясно обоснованные принципы. Думаю, именно это размышление приходило в голову Волконскому, когда он, присутствуя на наших уроках, ставил перед нами определенные задачи. Небольшие сюжеты, которые он нам предлагал, были простыми и обстоятельными. Исходя из общей линии сюжета, мы воображали ситуацию и придумывали действие. Но, не имея примера перед глазами, мы часто терялись. Тогда Волконский помогал нам, комментируя:
– Вы видите, как негодяй покидает сцену, его зловещая усмешка убеждает вас в том, что он совершил злодейство. Вы оборачиваетесь к матери и говорите: «Это он похитил мое письмо». Как вы это сделаете? Посмотрите на того, к кому обращаетесь, и укажите на того, о ком говорите. Рука, повернутая ладонью вниз, предполагает жест осуждения, рука же, повернутая ладонью вверх, – приглашение, вопрос, обращение.
Подобными замечаниями он заставлял нас задумываться о принципах игры, а не просто копировать продемонстрированное упражнение.
В феврале мне исполнялось 15 лет, и я уже наслаждалась всеми привилегиями старших, разве что не принадлежала к избранному обществу пансионерской. Так называлась туалетная комната для старших. Ее окна выходили на Театральную улицу. Со стороны улицы наши окна, разделенные двойными колоннами с метопами, венками и гирляндами, пожалуй, принадлежали к самым красивым частям здания. Гармоничная колоннада протянулась почти на всю длину улицы. Но для нас, находившихся внутри здания, были видны только фриз противоположного здания, идентичного нашему, и кусочек неба. Нижняя часть окон была застеклена матовым стеклом. Как только первый стук колес нарушал окутанное снегом молчание зимы, мы не могли устоять от соблазна насладиться первыми признаками весны, будь это всего лишь лотки с геранью, разносимые уличными торговцами. Совершив акробатический номер и встав на плечи кого-то из девочек, можно было увидеть улицу.
Пансионерская представляла собой большую комнату с высоким потолком. Она была почти пустой – стояло только высокое зеркало на ножках красного дерева, и тем не менее зимой там было уютно, так как всегда горел камин. Вдоль стен стояли встроенные шкафы. Обитатели пансионерской обладали привилегией проводить здесь лишние десять минут после вечернего звонка.
Чем ближе становился день моего пятнадцатилетия, когда я должна была окончательно покинуть дом и поселиться в училище, тем больше дорожила я каникулами. Их омрачал только страх предстоящей разлуки. Никто не догадывался о глубине моих чувств. Из-за моей сдержанности мама решила, будто жизнь вдали от дома сделала меня равнодушной к их интересам и заботам. Она стала считать меня отрезанным ломтем и часто говорила:
– Вот Лева понимает, через что мне пришлось пройти.
Мы переживали тяжелые времена. Отец оказался не способен выдерживать конкуренцию, все возраставшую в его профессии. Он питал отвращение к современным танцам. В моду вошли падеспань, венгерка, падекатр, а он продолжал обучать своих учеников лансье, менуэту и польке. Неудивительно, что молодые учителя вытесняли его и у него осталось всего несколько уроков. Теперь он имел только одно постоянное место службы – дважды в неделю давал уроки в благотворительной школе принца Ольденбургского. Жалованье там было скудное, но постоянное. Школа находилась за городом в Лесном, и у отца уходил почти целый день на дорогу туда. Зимой отец страшился этого путешествия. Транспорт передвигался медленно – конка вывозила его за черту города, а там он пересаживался на паровичок. Несмотря на то что под скамейки подкладывали солому, его ноги немели от холода. Особенно его ужасало возвращение домой. В своей промокшей от пота сорочке и во фраке, который был de rigueur (Обязательный) для учителя танцев, он сильнее ощущал холод. До дому добирался совершенно замерзшим и голодным. Стакан водки согревал его, но тем не менее он приобрел постоянную простуду. Отец мог так часто чихать, что мы просто теряли счет. Он рассказал мне, как однажды на улице вынужден был остановиться во время одного из продолжительных приступов. Какой-то прохожий, привлеченный необычайной мощью и частотой его чихания, остановился, чтобы посмотреть на него.
– Будьте здоровы, – вежливо сказал прохожий. Чихание продолжалось. – Будьте здоровы, – повторил он. – О, будьте здоровы, будьте здоровы, будьте здоровы. Неужели вы никогда не перестанете чихать?
Вежливый незнакомец не смог дождаться, когда же, наконец, закончится приступ.
Ознакомительная версия.
