Хорошо это было старому славному президенту Roosevelt'y описывать свои охотничьи приключение где-нибудь в дебрях тропической Африки, в Уганде. Одно удовольствие, ей Богу!..
Вот, летит это на него с опущенной, готовой для сокрушительного удара головой громадный носорог… Страшный момент! Сердце читателя замирает… Еще секунда и… Но в руках хладнокровного президента слоновый штуцер, проверенный и смертоносный… и… happy end. И голова носорога теперь улыбается (поскольку это вообще для носорога возможно) в зале Белого Дома…
Но даже если бы, паче чаяния, этот end был бы unhappy, то (да простит мне память большего человека) смерть в диких джунглях от рога достойного противника, боровшегося на почти равных правах — (сила и рог, против смелости и пули) — не так уж и обидна.
Но погибнуть в подвале ЧК от руки пьяного палача, идти вниз по ступенькам с замирающим сердцем, ожидая последнего неслышного удара пули в затылок, умереть, не чувствуя вины, безвестно погибнуть на заре жизни… Б-р-р-р… Это менее поэтично и много хуже охоты на Уганде…
Расскажу вам мимоходом, как выкручивался я (без штуцера), когда в Одессе глаз ЧК (голова носорога) был совсем рядом.
Как-то на работе по разборке автомобильных кладбищ я стал замечать какое-то необычное внимание к себе каких-то подозрительных людей. А такая внезапная любовь и дружба чужих людей в советской жизни всегда наводит на некоторые неприятные размышления. Даже и в те годы у меня начало вырабатываться этакое чутье, «советский глаз и нюх», который позволяет безошибочно определять в окружающем все, что пахнет приближением милого рога — сердечного дружка — ЧК. И вот эта непрошеная любовь запахла чем-то нехорошим…
Нужно было, не ожидая удара, уйти в сторону, ибо ВЧК, как и носорог, в те времена была свирепа, но немного слепа. Уйдя вовремя с ее дороги, можно было избежать ее любви и гнева…
Словом, я решил немедленно бросить работу на заводе и стал искать себе новых пастбищ для прокормления.
Как-то иду я по улице и догоняю какую-то шкафообразную могучую фигуру, медленно шествующую среди кучки почтительно выпучивших глаза мальчуганов. «Словно линкор среди экскорта эсминцев», мелькнуло у меня шутливое сравнение. Но вот шкаф повернул голову, и рыжие топорчащиеся усы направились в мою сторону…
— Ба… Максимыч!..
Действительно, это был «сам» Иван Максимыч Поддубный, краса и гордость русского спорта, троекратный чемпион мира, страшный казак-борец, когда-то кумир парижской толпы…
— Иван Максимыч! Каким ветром занесло вас сюда?
— А… а… Это ты, Борис? Здравствуй, здравствуй… Какими ветрами спрашиваешь? Да этими проклятыми, советскими, чтоб им ни дна, ни покрышки не было…
Толстое лицо Максимыча было мрачно.
— Да что случилось, Иван Максимыч?
— Случилось, случилось, — проворчал гигант. — На улицу на старости лет выкинули. Вот что случилось… Буржуя тоже нашли, врага… И домик, и клочок земли отобрали, сукины дети… Сколько лет деньгу копил. Вот, думаю, хоть старость-то спокойно проживу. Довольно старику по миру ездить, лопатки гранить, ковры в цирках протирать… Да нет, вишь… Буржуй, помещик, кровопивец, враг трудового народу. Всяко обозвали… А хиба-ж я сам не хрестьянин, казак?.. «Катись, говорят, старый хрен, к чертовой матери»… Ну, и выгнали…
— Ну, а здесь в Одессе-то вы как очутились?
— Да, вот, думаю чемпионат соорудить. Надо-ж чем-то жить…
— Слушайте, Иван Максимыч, спаситель мой возьмите меня к себе в чемпионат!
Максимыч удивленно покосился на меня.
— Тебя? Так ты же-ж интеллигент! Хоть ты парень здоровый и к борьбе подходящий, да разве-ж ты захочешь циркачом стать?..
Я превращаюсь в австралийца
Через 2 недели на тумбах для афиш висели громадные плакаты:
«Настоящий международный чемпионат французской борьбы»
и особо жирными буквами, как особая приманка (после имени Поддубного, конечно):
«Впервые в России выступает чемпион Австралии, Боб Кальве, проездом из Сиднее в Москву».
Так, с помощью Максимыча я превратился в «чемпиона Австралии» (да простят мне это жульничество настоящие чемпионы настоящей Австралии).
В своем американском пальто, скаутской шляпе, золотых очках, я с важным и надменным видом появлялся в театре и с успехом изображал знатного иностранца, владеющего только «австралийским языком». Для переговоров со мной из публики вызвали переводчика (в Одессе, портовом городе, многие владели английским языком), и вся эта процедура переговоров с человеком, который, как комета, явился сюда из чудесной дали и скоро бесследно растает за границей нашего маленького задавленного мирка, — чрезвычайно интриговала зрителей.
Почти 2 месяца играл я роль австралийца, успешно избегая щупальцев ЧК и не возбуждая ничьих подозрений, но все же, в конце концов, ошибся…
Что-ж делать — «конь о четырех ногах и то спотыкается»…
Горячая, помню, была схватка! Сошлись почти равные силы, подстегнутые самолюбием и жаждой победы. Мой противник, «Чемпион мира легкого веса» Канеп, допустил недавно в отношении меня нетоварищескую выходку, и сведение о нашей стычке неуловимыми путями проникли в среду любителей борьбы.
В афишах громадными буквами стояло: «Реванш Канеп-Кальве», и в тот день зал был полон. И когда, в результате напряженной борьбы, на 49 минуте, поддалась под моим нажимом живая арка тела моего противника, резко прозвучал свисток арбитра и под грохот апплодисментов я, пошатываясь, направился за кулисы, грузная лапа Максимыча восторженно шлепнула меня по спине:
— Вот эта да… Молодец, Боб. Поздравляю. Tour de hanche, что надо. Ей Богу, здорово!..
Я взглянул в его добродушную физиономию с торчащими усами и… забыл, что я австралиец и что кругом меня любопытные уши.
— Спасибо, Максимыч, на добром слове, — ответил я на чистейшем русском диалекте. — Ваша похвала — высокая марка! Спасибо…
Тайна моего «австралийского происхождения» была выдана.
Эта оплошность стоила мне лишнего ареста, к счастью, закончившегося только несколькими часами тревоги…
«Не зевай», сказано в Писании…
Из австралийца я превращаюсь в американца
В хронике местной газеты появились строчки:
«В Одессу приехал представитель американской организации помощи русским голодающим. В ближайшее время предполагается открытие специальных учреждений»…
