здесь, постигать накопленную веками мудрость мира? По истечении годового срока послушания Бруно принял монашество с именем Джордано. Тонзура стала его пропуском в кладовую знаний.
Библиотека монастыря и в самом деле была одной из богатейших в Европе. Правда, в ней имелся закрытый отдел для злонамеренных сочинений, занесённых в «Индекс запрещенных книг» [36] и выдаваемых только с личного разрешения генерала ордена. Но это было в порядке вещей, поскольку именно доминиканцы повсеместно возглавляли инквизиционные трибуналы и составляли цензурные списки. Недаром в Сан-Доменико Маджоре неподалёку от кельи Фомы Аквинского располагались тюремные клети, словно в напоминание о том, что человеческий разум может как возвысить, так и погубить тело и душу человека.
Однако и того, что имелось в монастырской библиотеке в открытом доступе, вполне хватало для фундаментального гуманитарного образования. Из многолетних молчаливых бесед с Платоном и Аристотелем, с мыслителями элейской и неоплатонической школ, с учителями герметической мудрости, с каббалистами, Аверроэсом и кардиналом Николаем Кузанским — Бруно почерпнул первые мысли о великом единстве Вселенной, природы и человека, материального и духовного начал.
Судя по всему, Бруно обладал уникальной памятью, которую он ещё сильнее развил специальными упражнениями, основанными на создании прочной цепи ассоциаций. Это позволило ему изучить многие языки: латынь, французский, испанский и немного греческий. Его способность запоминать тексты целыми страницами являлась основой его невероятной эрудиции и вызывала удивление и восхищение у окружающих. По словам самого Джордано, его даже возили в карете в Рим, чтобы продемонстрировать «искусство памяти» перед самим папой Пием V.
Вместе с тем обстоятельное знакомство с вершинами человеческой мысли развило в Бруно высокомерное презрение интеллектуала к официальной церкви, а затем и к христианской религии вообще. По его собственным словам, он «с детства стал врагом католической веры… видеть не мог образов святых, а почитал лишь изображение Христа, но потом отказался также и от него». Парадоксальным образом, облачившись в монашескую сутану, Бруно перестал быть христианином. Его неудержимо привлекала иная мудрость, иная вера.
«Возвращение» эпохи Ренессанса к наследию античности шло по двум направлениям: европейских гуманистов в равной мере интересовали как философские и естественнонаучные идеи древности, так и его оккультные учения. Для постижения последних чрезвычайно важная роль отводилась сборнику текстов, приписываемых легендарному магу и мудрецу Гермесу Трисмегисту, «египетскому Моисею». Возникшие под пером гностических писателей II–III веков н. э., сочинения эти считались квинтэссенцией египетской мудрости, одним из древнейших, наряду с Библией, кладезей знания, священным источником, из которого обильно черпала классическая философская мысль.
Лучшие умы Возрождения разделяли данное заблуждение не только по причине неразвитости методов историко-филологического анализа, но также и потому, что оно опиралось на авторитет Отцов Церкви. Раннехристианская богословская традиция склонна была выискивать предвозвестия и пророчества о Сыне Божием в наиболее «авторитетных» языческих религиях. С лёгкой руки Лактанция («христианского Цицерона», современника императора Константина Великого) Гермес Трисмегист был зачислен в разряд языческих провидцев и пророков, предсказавших приход христианства. В своём сочинении «Асклепий» Лактанций писал, что Гермес «хотя был и человек, но жил очень давно и был вполне сведущ во всяком научении, так что знание многих предметов и искусств стяжало ему имя Трисмегист (Триждывеличайший. — С. Ц.). Он написал книги, и притом многие, посвящённые знанию божественного, где утверждает величие высочайшего и единого Бога и называет его теми же именами, которые используем и мы, — Бог и Отец».
Блаженный Августин относил Гермеса к числу древних мудрецов, которые учили «чему-то такому, от чего люди делаются блаженными», хотя и с той оговоркой, что знания свои он получал от демонов. А у Климента Александрийского герметическое учение положено в основу египетского культа: египетские жрецы во время своих торжественных процессий якобы несли впереди священные книги Гермеса Трисмегиста, коих Климент всего насчитывал сорок две — тридцать шесть философских и шесть медицинских трактатов.
Знакомство людей Возрождения с учением Гермеса ведёт начало с 1463 года, когда флорентийский учёный Марсилио Фичино перевёл на латинский язык первый трактат Герметического свода — рукописного греческого сборника, доставленного по приказу Козимо Медичи во Флоренцию из недавно павшей Византии. В предисловии к этому сочинению Фичино сформулировал ренессансную генеалогию философской мысли, идущую от Трисмегиста: «Его зовут первым автором теологии: ему наследовал Орфей, второй среди древних теологов: Аглаофему, посвящённому в священное учение Орфея, наследовал в теологии Пифагор, чьим учеником был Филолай, учитель нашего божественного Платона. Итак, существует единая древняя теология, берущая начало от Меркурия (Гермеса. — С. Ц.) и достигающая вершины в божественном Платоне».
Влияние герметических трактатов на современников Фичино было огромным. Достаточно сказать, что Коперник в доказательство правильности своей теории цитировал то место из «Асклепия» Лактанция, где от лица Гермеса описывается почитание Солнца в религии египтян: «В центре же всего расположено солнце. Ибо кто в прекраснейшем сем храме светильник сей в ином или в лучшем месте поставил бы, нежели там, откуда сразу все смог бы он озарять? Так что весьма уместно зовут его иные светочем мира, иные — умом, иные — правителем, Трисмегист — видимым богом».
Гермес стал символом итальянского Возрождения, которое иначе можно ещё назвать золотым веком религиозного герметизма. Не случайно, в Сиенском соборе (1488) изображение Гермеса было помещёно на мозаичном полу, на видном месте, недалеко от входа в храм, в обрамлении торжественной надписи: «Hermes Mercurius Trismegistus Contemporaneus Moysi» (Гермес Меркурий Триждывеличайший Современный Моисею).
Изучению вот этой «древней» египетской мудрости и посвятил свои досуги молодой Бруно. А трактат Коперника «Об обращении небесных тел», в то время ещё не внесенный в папский «Индекс», помог ему сопрячь герметическую философию и магию с научными представлениями о мире.
По свидетельству самого Джордано, его знакомство с гелиоцентрической системой произошло в несколько этапов: «Когда я был мальчиком и судил без философского умозрения, то считал, что так думать — безумие, и полагал, что это учение выдвинуто было кем-нибудь в качестве софистической и хитрой темы и использовалось праздными умами, которые хотят спорить для забавы и делают своим занятием доказательство и защиту того, что белое есть чёрное». Лишь позднее, по мере совершенствования в «философском умозрении», он признал доводы гелиоцентристов сначала «правдоподобными», потом «просто правильными» и, наконец, «самыми правильными» (впрочем, наступит момент, когда он пойдёт дальше Коперника).
Всё это не помешало ему, впрочем, в 1572 году получить сан священника, а затем успешно защитить диссертацию на
