в Нью-Йорке, встретившись с ним лицом к лицу в стенах «аквариума», после никчемного словесного обмена сведениями завел нелицеприятный для него, «кусательный» разговор:
— Если бы выяснением причин массовых провалов занялась Контора Глубокого Бурения, я имею в виду КГБ, то выводы могли бы быть совсем другими. — Я на сто процентов уверен, что подозрения могли бы тогда пасть на кого-то из сотрудников нью-йоркской резидентуры, когда вы были там заместителем резидента. Кстати, такие слухи по сей день бродят по нашей конторе. Вот, не дай бог, начнется расследование кагэбэшниками. А уж они-то докопаются до истины…
Поляков несколько секунд молчал, оценивая то, что сказал Сенькин: неожиданно ему пришло в голову, что Анатолий Борисович шантажирует его, но он тут же отбросил эту мысль как явно нелепую. «Сенькин не тот человек, чтобы шантажировать», — подумал он и, с тревогой взглянув в глаза его, тихо спросил:
— И что же муссируется в тех самых «бродячих» слухах? Кого хоть подозревают?
Сенькин вначале растерялся, не зная, что ответить, потом сказал:
— Но я же говорил вам, подозревают всех тех, кто располагал хоть какой-то информацией о нелегалах и других агентах в Америке. И, разумеется, подозревают и лично вас, Дмитрий Федорович. Вы же, как заместитель главного резидента, знали и готовили к работе всех наших нелегалов в США. А офицеры из группы обеспечения имели дело только со своими двумя-тремя агентами.
Неприятный холодок пробежал по спине Полякова. Он стал весь как натянутая струна, услышав то, что сказал Сенькин. Затем изобразил искреннее удивление, покачал головой и бесстрастно обронил:
— Все это чушь, Анатолий Борисович!
— Нет, Дмитрий Федорович, это не чушь! — парировал Сенькин. И, вспомнив двухгодичной давности посещение резиденции американской миссии при Военно-штабном комитете, когда Поляков задержался на две с лишним минуты, добавил: — Слухи, Дмитрий Федорович, великая вещь! Они рождаются, долго живут и умирают по неведомым нам законам…
Морщась, словно от внутренней Длительной боли, Поляков молчал.
— Мне вот до сих пор непонятно, — продолжал Сенькин, — почему два года назад, когда мы вместе были у генерала О’Нейли, вы задержались в офисе почти на три минуты? Вы же, наверно, понимали, что там были два сотрудника ФБР, и они могли вам устроить такую провокацию, после которой вы никогда бы не смогли отмыться.
Вконец сбитый с толку Поляков сильно покраснел, зловеще улыбнулся краешком губ и грубо процедил:
— Хам ты, Толя, и плебей! Я догадываюсь, что ты вот тоже подозреваешь меня. А зря! Грех будет на тебе за это! — и он посмотрел на Сенькина таким злобным взглядом, словно хотел плюнуть ему в лицо.
Тут уже не выдержал и Сенькин:
— Да все мы были для тебя плебеи. И, как ты любил нас называть в Нью-Йорке, все мы — коновалы, — перешел он в обращении на «ты». — Как бы то ни было, Дмитрий Федорович, но я считаю, что ты тоже повинен в провалах наших людей в Америке.
Эти слова словно обухом по голове ударили Полякова, он сразу стал ниже ростом, оцепенение вдруг настолько охватило его, что готовые сорваться упреки застряли комом в горле. Преодолев спазм, он все же раздраженным голосом ответил:
— Значит, ты все-таки причисляешь меня к числу виноватых в провалах нелегалов? Никогда бы не подумал, что ты опасный человек.
По тону Полякова Сенькин понял, что тот обозлен на него до предела, и, чтобы как-то смягчить нелицеприятный разговор, спокойно проговорил:
— Не надо меня опасаться, Дмитрий Федорович. Это еще не тот день, которого стоит опасаться. Тот день, как подсказывает моя интуиция, придет потом. Уж он-то наверняка все расставит на свои места. Вот его ты и бойся!
— Да пошел ты куда подальше! — вспылил Поляков, покрываясь холодным потом. — Я за родину кровь проливал, а ты вздумал подозревать меня чуть ли не в предательстве. Да какое ты имеешь право на это! Ты просто наглый шантажист! Наслушался каких-то нелепых слухов и давай покрывать меня сверху донизу своими подозрениями. Вот зачем ты ссылаешься на свою мутную интуицию! Было бы лучше, если бы ты молчал со своими глупыми предсказаниями о каком-то опасном дне. Да и вообще, кто ты такой! — он продолжал смотреть на Сенькина злыми горящими глазами.
— Ну чего ты кипятишься, Дмитрий Федорович? — спокойно ответил Анатолий Борисович, стараясь говорить как можно мягче. — То, о чем я говорил сейчас, это всего лишь мое предположение, и нечего тут нервничать. А то, что провалы в США произошли и по твоей вине, я пока не утверждаю, а допускаю. И это, извини, мое личное мнение.
Поляков, вконец сбитый с толку, пролепетал:
— Ну вот, опять ты за свое!
И тут Сенькин проявил образцовый профессионализм разведчика:
— Не надо, Дмитрий Федорович, изображать, будто ты не понимаешь, о чем я говорил. — И, махнув рукой, добавил: — Ладно, пусть остается все это на твоей совести.
Поляков растерянно приумолк, потом, скривив губы в едкой ухмылке, произнес:
— Все, что ты наговорил мне сейчас, это мелочи.
— А вот с этим я с тобой не согласен. И надеюсь, ты понимаешь почему?
— Нет, не понимаю! Так ответь мне: почему?
— Да потому что в разведывательном деле не бывает мелочей! И ты это прекрасно знаешь сам. А кто из нас был сегодня прав, покажет время.
Поляков нервно потер кулаком левый глаз, пытаясь унять внезапно возникший тик, и безрадостно, словно сдаваясь, повторил последнюю фразу Сенькина:
— Да, время покажет, кто из нас был прав.
После этого они с молчаливым укором поглядели друг на друга и, не подавая руки друг другу, расстались — каждый со своими тягостными мыслями.
* * *
Неприятный разговор с бывшим своим начальником долго не выходил из головы полковника Сенькина. Необъяснимое и тревожное чувство все время сдерживало его написать рапорт на имя руководства ГРУ. Не имея прямых доказательств возможного предательства Полякова, он опасался стать неугодным для начальства человеком и самое страшное — получить прозвище «кляузник». К тому же ему тогда приснился сон, в котором Поляков предупреждал хриплым голосом: «Ты можешь плохо кончить, если полезешь не в свое дело. Кирпич на голову человека никогда случайно не падает. Подумай об этом как следует…» Этот хриплый голос, вторгаясь в сознание, преследовал Сенькина несколько дней. В конце концов терпение у него лопнуло и, чтобы снять головную боль, он записался на прием к начальнику управления кадров генерал-лейтенанту Изотову. Тот встретил его недружелюбно, словно знал, зачем он пришел. Как только Сенькин присел, генерал, не тратя времени на вступление и другие церемонии, спросил:
— Что у вас, полковник Сенькин? Докладывайте.
