В самой высокой многоэтажке, расположенной в одном из здешних парков, живет фотограф Лучано д’Алессандро, к которому я время от времени наведываюсь в гости. Он живет среди облаков, сюда не доносится шум Неаполя, с такой высоты даже не видно машин внизу. Дом Лучано подобен орлиному гнезду. Здесь царствует абсолютная тишина. Лишь черно-белые фотографии, шум деревьев на улице, а если дождь идет – слышно, как долго бурлит и стучит вода.
* * *
А еще на корсо начинается одна из самых красивых лестниц Неаполя – Петрайо. Ступени Петрайо соединяют исторический центр с Вомеро, это уединенное и спокойное место. В начале прошлого века именно здесь жил Пауль Клее, когда приезжал в Неаполь. Краски для своих картин он воровал у итальянского неба, глядя на него с неаполитанских лестниц: весеннюю желтизну, печальную голубизну, пасхальную белизну. В Петрайо обитают счастливые семейства, которым неведом безумный грохот города, – правда, им приходится сражаться с бродячими собаками.
В Петрайо живет Джино Сансоне, корифей макробиотики и художник. Первый этаж его дома, как и многих других, стоит прямо над лестницей, а перед ним растет дерево.
Здесь до сих пор ощущаешь запахи, присущие разным временам года.
Петрайо – длинная рана в холме, неровная, извилистая, колотая. Таков этот воздушный путь Неаполя.
* * *
– Se saglie e se scenne! Se saglie e se scenne! [71]
Этот возглас из детства эхом звучит в моей памяти, с ним связаны вагоны центрального фуникулера – из дерева и стекла, – сегодня они в качестве экспонатов представлены на археологической выставке возле станции на площади Фуга. Мне шесть или семь лет, я укутана в красное пальтишко, на мне туфли, как у всех в то время, – с глазками, напоминающие “фольксваген-жук”. Человек, подталкивающий меня вперед коленом и повторяющий эту фразу, представитель толпы, которая, кажется, вот-вот меня затопчет. Здесь, вверху, пахнет мокрой псиной, напитавшимися дождем пальто: шерстяная одежда, капли, словно застывшие, мокрые зонты трутся о спину, вагоны покачиваются, словно на волнах, чья-то рука крепко меня держит, я как будто на корабле. Для меня это фуникулер Банка Неаполя: ведь я – дочь банковского служащего, которая верит в то, что это транспортное средство служит лишь для того, чтобы по утрам доставлять на работу отцов – из дома в самое сердце города, к улице Рома, как в семидесятых годах еще называлась улица Толедо.
У меня пробор посередине, на голове – жуткий шерстяной платок, сдавливающий подбородок. Мне не хватает опыта поездок на других фуникулерах – на линиях Кьяйя, Монтесанто и Мерджеллина: на них я прокачусь позже, в гораздо более зрелом возрасте. От соседей пахнет жвачкой, табаком, несвежим дыханием и волосами.
И этот пробор посредине, кошмарные косички, треугольный платок – так выглядят только девчонки у цыган, просящие милостыню по вагонам вместе с мамами. В наши дни девочки в таком возрасте, в каком я носила красное пальтишко, носят цветные плетеные шляпки из рафии, у них хвостики, локоны, коралловые бусинки в волосах. Они одеты в удобные штаны с огромными карманами и путешествуют на руках. Те, что поменьше, сидят в модных прогулочных колясках с большим количеством карманчиков, полочек и поддонов, куда их все еще юные мамочки (а не “синьоры”, какими уже в двадцать лет были мамаши в то время) складывают покупки – куколок, лягушек, желтых и розовых червяков на пружинке и кучу других полезных мелочей. Колясок в фуникулере множество, одни выкатывают, другие вкатывают, особенно в определенные часы дня. Финальная часть лестницы при выходе на Вомеро представляет собой некоторое препятствие: если по низким ступенькам вдоль вагонов коляску легко катить, высадив маленького пассажира, то вот на последнем отрезке пути приходится поднимать ее, отрывая от земли.
Мамаши тяжело дышат, помощь им предлагают нечасто. Один старательный отец поясняет: мол, он даже излагал проблему служащим станции, но ему заявили, что строительство пандуса для колясок (а заодно и для инвалидов), при помощи которого можно было бы преодолеть последний участок лестницы, должен взять на себя округ. А пока что и стар и мал – все ковыляют по ней еле-еле. В остальном вагоны фуникулера стали значительно удобнее, чем прежде: низкие, широкие, просторные. Студенты вместе со своими сумками пристраиваются на ступеньках между сиденьями. Единственная проблема – подвижные ручки, за которые можно держаться пассажирам: они расположены высоко, слишком высоко для среднестатистического южанина.
Как трудно в этом городе! Даже для перемещения по воздушным путям приходится прилагать усилия.
Откровенно говоря, фуникулер Мерджеллины, которым пользуются главным образом домработницы, садящиеся в Позиллипо, – еще менее удобный: очень крутые ступеньки, наклонные сиденья. Зато оттуда местами видно море. На линии Кьяйя спустя годы работ наконец-то завершен ремонт: теперь там блестящий гранитный пол. Кьяйя открылась – и одновременно закрылся Монтесанто.
Мы поднимаемся и опускаемся, как говорил в детстве тот синьор у меня за спиной, в Неаполе – всегда поочередно, по одному или по другому склону холма, выгнутого, как говорится, ослиной спиной.
В вагоне фуникулера почти всегда что-то продают и просят милостыню. У продавца богатый набор “товаров первой необходимости”: цветные губки для сковородок, замшевые тряпочки для моющихся поверхностей, ножницы и ножнички, в том числе маникюрные, пакетики для заморозки, отвертки со сменными насадками, шариковые ручки, платочки, моющие средства, перьевые щетки для автомобилей. Стили их воззваний к пассажирам различны: от бурного натиска, унаследованного от почти исчезнувших ныне торговцев, ходивших от дома к дому и предлагавших картошку и рыбу (“’e ppatane, ‘e ppatane!” [72] ), до монотонного и ортодоксального: “Не хочу беспокоить вас я славный парень лучше торговать чем красть у меня двое сыновей помогите не уронить достоинство я вас не побеспокою предлагаю мелочи которые пригодятся вам в домашнем хозяйстве высокого качества”. Ни запятых, ни точек, ни пауз. Вежливый неудержимый поток.
Синьоры расстегивают кошельки, а потом выходят на улице Толедо, и желтые и красные губки торчат у них из портфелей. Остальные сидят опустив голову, чтобы не встречаться глазами с торговцами.
С милостыней дело обстоит легче: попрошайка садится у входа на станцию фуникулера и терпеливо ждет. Образок, лампадка, табличка. Центральный фуникулер на входе встречает пассажиров магазинчиками, где продают сувениры, карты, светильники и всякие штучки, а на выходе провожает элегантными барами, внутри, на станциях, – стиль либерти, с тусклыми светящимися “шарами”, деревянными сиденьями с металлическими завитушками. У линии Монтесанто совсем другие выходы, шумные и полные народу, по вечерам там очень темно; на Мерджеллине тоже пустынно и мрачно, если не принимать в расчет пиццу и море.
