Утром того дня, когда Франц вернулся от родных, я увидел его в нашем служебном помещении плачущим.
— Франц, что случилось, о чем ты плачешь? — встревожился я.
— Ах, бедный, бедный мой брат Генрих, его, наверно, расстреляют, — пуще залился слезами Франц. Затем, немного успокоясь, он рассказал мне, что ездил домой, видел мать и сестру. Но брата Генриха, что занимался дома гончарным ремеслом, в Тепле уже не застал. Он, как и многие запасные, сразу же был призван на войну. На каком-то сборном пункте, подвыпив, он вскочил на стул и высказался против войны, сказав, что народу война не нужна, а кому нужна, тот пусть сам и воюет. Тут его другие солдаты стащили со стула и зверски избили. Сейчас он в тюремном лазарете, а когда поправится, его будет судить военный трибунал.
— Его, конечно, расстреляют, а что будет с его семьей, у него еще такие маленькие дети, что будет с ними?
Далее он рассказал, что его мать не возражает против моего приезда к ней и даже рада иметь во мне помощника по хозяйству, но что бургомистр герр Дамм, в семье которого я бывал гостем и давал концерты на балалайке, отсоветовал привозить меня в Теплу в такой неподходящий момент, когда некоторые семьи уже получили извещения с фронта о гибели своих близких, а тут еще эта история с Генрихом: «Народ очень возбужден, и господин Дамм опасается, что как только начнутся бои между австрийцами и русскими, а войну между Австрией и Россией все считают неизбежной, то этого твоего русского друга здесь просто могут убить».
Действительно, вскоре, а именно 6 августа того же 1914 года, австро-венгерская армия открыла военные действия против России.
Утром 7 августа, то есть на другой день после нападения Австро-Венгрии на Россию, я, как обычно, вышел на работу и вместе с мальчиком Карлом принялся за уборку ресторана и веранды. Вскоре пришли и официанты. Все были подавлены известием о войне с Россией. Однако от высказываний о ее перспективах все воздерживались, но считали, что она долго не продлится. Ко мне никакой вражды не проявляли, как будто ничего не случилось.
В 12 часов дня раздался звонок на обед. Все пошли на кухню за первым. Я помыл руки и тоже пошел за остальными. Вдруг во дворик вошел какой-то мужчина в штатском, с черно-желтой повязкой на левом рукаве. Он остановил меня.
— Мальчик, — спросил он, — здесь у вас работает русский парень, где он? Позови его.
— Сейчас, — ответил я и вошел в кухню, где в это время находились Франц Лерл, хозяин и хозяйка, и сказал им, что меня спрашивает какой-то человек, и спросил, что мне делать.
— Ну так выйди к нему и скажи, что это ты, — посоветовали мне.
— А если он меня заберет?
— Не заберет, он, вероятно, только проверяет.
Я вышел и сказал, что русский я и есть.
— Ах, это ты и есть Кудр… Кудр-ряв-риавзеф? — сказал человек с повязкой, давясь моей фамилией. — У тебя есть паспорт?
— Он у хозяина.
— Возьми его и пойдем со мной, — сказал человек.
В это время к нам подошли хозяин и Франц. Услышав, что нужен мой паспорт, хозяин тотчас принес его.
— Пошли, — сказал человек, взяв мой паспорт.
— Дайте мне возможность пообедать, у нас как раз обед, — попросил я. — У нас как раз служебный обед, и я поем очень быстро.
Но незнакомец категорически потребовал немедленно идти с ним.
— Позвольте мне тогда сбегать наверх и взять шляпу.
— Не позволю. Идем, — строго сказал он, подталкивая меня к выходу.
— Постойте минутку! — крикнул вдруг стоявший тут же мой товарищ, мальчик Карл.
— Что еще? — недовольно повернулся к нему мой конвоир. А Карл мигом влетел в дежурку, схватил свою шляпу и со словами: — На, Федор, надень мою, — протянул ее мне, еще не зная, вернусь ли я обратно. Этого не знал и я и расценил этот поступок как проявление настоящей дружбы.
Мой конвоир повел меня куда-то в сторону от нашей улицы. Я был совершенно спокоен, но я был романтик, и мне поскорее хотелось узнать, что меня ожидает.
— Куда вы меня ведете? — спросил я своего провожатого, который был раза в два старше меня и имел совсем не злое, простое лицо трудового человека.
— Ах, это совсем недалеко и тебя там долго не продержат. Тебя там проверит комиссия и отпустят, — ответил он, ничего не объяснив.
— Что же вы не позволили мне пообедать, ведь я голоден, — упрекнул я его.
— Я сказал, что тебя там накормят, чего тебе еще? Некогда мне было ждать, — досадливо отмахнулся он от моего вопроса.
Мы подошли к стоявшему в небольшом парке четырехэтажному зданию с табличкой у подъезда «КуК военный госпиталь». Часовой с винтовкой пропустил нас внутрь. Мы поднялись на второй этаж. Вошли в какое-то помещение. Там сидел дежурный офицер. Мой провожатый доложил, откуда меня привел, и сдал мой паспорт. «В палату номер…» — сказал офицер и назвал номер палаты. Мы вышли и поднялись еще на один или два этажа и пошли по длинному коридору со множеством закрытых дверей. Кругом было тихо и безлюдно. Несмотря на вывеску у подъезда, никакими лекарствами здесь не пахло, чему я подивился.
У одной двери стоял часовой в серой полевой форме, с топорщившимися в стороны, острыми длинными усами. Он был немолод. В руках у него была винтовка с примкнутым штыком. Мой провожатый велел ему впустить меня, а сам повернулся и ушел. Солдат отпер дверь и велел мне войти. Я вошел, и солдат тотчас запер за мной дверь.
Я очутился в комнате с двумя окнами. Прямо перед дверью вдоль комнаты стоял длинный дощатый стол с двумя скамьями по бокам. На скамьях сидело человек десять-двенадцать каких-то прилично одетых господ. Я молча остановился у двери. Все господа с любопытством уставились на меня и тоже долго молчали.
Я сразу сообразил, что это и есть комиссия, которая будет меня проверять.
— Кто вы такой и зачем вы здесь? — спросил по-немецки кто-то из сидевших за столом.
— Я русский, мальчик из гостиницы «Ганновер», а привели меня сюда, чтобы вы меня проверили, — ответил я, разведя руками.
— Как проверили? В чем? — изумились господа.
— Ну, я не знаю как, это ваше дело, вы комиссия, — ответил я, тоже изумясь их вопросам.
— Какая комиссия?
— Ну, та, про которую мне говорил человек с повязкой, который меня привел.
Тогда все господа дружно рассмеялись и заговорили со мной все разом по-русски.
— Никакая мы не комиссия. Мы просто русские подданные, арестованные вчера и сегодня утром по случаю начала войны с Россией.
— Значит, и я арестованный?
— Значит, и вы.
На минуту мелькнула мысль, что это австрийские сыщики, которые хотят выпытать у меня, не занимался ли я шпионажем против Австрии. Это были люди разного возраста лет от тридцати до пятидесяти. Из разговоров понял, что русских из них человек пять, остальные поляки, литовцы, евреи. Подозрительных вопросов мне никто не задавал, и я окончательно успокоился насчет их.
