Петр Козлов - Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото

Коренное население Монголии, монголы, также видоизменено, с одной стороны, физическими условиями природы, с другой – большим или меньшим воздействием своих родовых князей или китайцев. В Северной Монголии путешественник наблюдает номадов, еще гордящихся своими традиционными удалью, молодечеством, щегольством пестрых нарядов, бойкими иноходцами, их убранством, своею лихостью, ловкостью езды; эти монголы невольно заставляют наблюдателя мысленно переноситься к давно минувшим временам, ктем временам, когда они имели собственную историю. Сохранению монголами славных традиций былого способствует в значительной степени ургинский иерарх – богдо-гэгэн и владетельные управители хошунов – монгольские князья, с которыми китайцы поступают учтиво, стараясь расположить их ко двору богдохана.

Монголы центральной части страны значительно уступают богатством и нарядами своим северным соседям, но зато нередко превосходят в этом отношении южных обитателей, которые как с внешней, так и с внутренней стороны все более и более приближаются к китайцам, забывая свою национальную жизнь и отрекаясь от родового быта. В общем, с нашей точки зрения, жизненная обстановка монгола бедна и незавидна, как беден и его внутренний мир; хотя монгол и отличается от соседних кочевников тем, что достиг сравнительно более высокого умственного развития, имеет собственные письмена, печатные законы, изучает тибетскую грамоту.

День двадцать пятого января 1908 г. для экспедиции может считаться знаменательным. В этот день мы надолго распрощались с родными людьми, с родною речью, с родной обстановкой. Впереди лежало все новое, чуждое – и природа, и люди. Утро серое, холодное, ветреное. Консульский двор заполнен верблюдами, лошадьми, багажом экспедиции. Вместе с гренадерами и казаками хлопочут монголы. Местный кружок соотечественников пришел проводить нас. Больше всего меня тронули дети – ученики и ученицы консульской школы, от имени которых учительница М. П. Ткаченко передала экспедиции пожелание успехов в деле обогащения науки новыми открытиями.

Пока мы прощались, головной эшелон Иванова уже открыл движение; за ним направился второй, третий. Путешествие началось. Вскоре караван вытянулся красивой линией и еще большими, нежели прежде, шагами стал отмерять расстояние. В открытой долине ветер свирепствовал пуще прежнего: мы ежились и очень часто оставляли седла, чтобы на ходу согреться. Встречные монголы приветливо прощались с нами: сжимая на груди руки, они произносили: «Жуйтуя-байна!», что значит «очень холодно!».

Несмотря на успешное движение, мы очень долго тащились долиною Толы, прежде нежели ее оставить, прежде нежели перевалить Гонгын-дабан, окончательно скрывший Толу от наших взоров. Прямо перед нами широко расстилалась степная полоса и лишь на востоке продолжали тянуться отроги богдо-олского массива, темневшие богатою зарослью леса. Через некоторое время и они скрылись. Мы вступили во внутренний центральноазиатский бассейн и на другой день весь большой переход подвигались вдоль обширной долины Шархай-хундэ, блестевшей яркой желтизной пышного дэрэсуна[52] (Lasiagrostis splendens). Там и сям группировались юрты кочевников, а в окрестности юрт – их многочисленные стада, нередко по соседству со стадами монгольских цзеренов (Antilope gutturosa [Procapra gutturosa]), хорошо распознающих мирного человека от охотника. На мой вопрос к проводникам: «чьи это табуны коней и стада верблюдов и баранов»? – они ответили: «все это принадлежит хутухте и монастырям».

Богатая долина Шархай-хундэ в то же время изобилует пищухами (Lagomys ogotona [Ochotona daurica]), за которыми охотятся зимующие в Монголии сарычи, большие и малые сокола (Gennaia et Tinnunculus [Falco и Cerchneis]), обычно сидящие по вершинам холмов вдоль дороги. В этой местности мы добыли интересного большого хорька, которого долгое время преследовал черный ворон (Corvus corax), бросавшийся на зверька с криком сверху; хорек сгибал спину, рычал и вообще яростно защищался.

Ежедневно наблюдая только монголов и их кочевье, мы скоро освоились и со своей походной обстановкой: верблюдами, лошадьми, юртой, и со своим главным занятием – передвижением. Иначе говоря, своим образом жизни мы напоминали номадов и чувствовали себя очень хорошо. С вечера в нашем походном жилище всегда бывало маленькое тепло, но ночью, в особенности же перед зарей, когда мы обыкновенно вставали, становилось ужасно холодно. Во время одевания, которое совершалось очень быстро, только и стучишь бывало зубами, только и слышишь: бррр, бррр, бррр! Затем, наскоро проглотив по чашке-другой горячего чая с противным месивом «цзамба», мы отправлялись в путь. В дороге время бежало быстро, как быстро, незаметно проходили и целые дни. После же четырех-пяти дней или переходов устраивалась дневка, считавшаяся всеми нами за большой праздник.

Первая такая дневка была устроена неподалеку от высокой конусообразной горы Хайрхан рядом со стойбищем владельца наших наемных верблюдов – состоятельного монгола Церен Доржиева. Последний оказался весьма доброжелательным и сговорчивым вообще, а в частности, по отношению к вопросу о расширении нашего маршрута, о большем уклонении его на юго-запад с целью не входившего сначала в нашу программу посещения озера Тухум-нор и прилежащего к нему на юге района, до нас еще не изученного географами. На память о русских Доржиев и его жена получили от экспедиции кое-какие подарки.

С каждым днем экспедиция приближалась к заветному югу, с каждым следующим днем уменьшалось количество снега и становилось теплее на солнце. Ночью по-прежнему бывало очень морозно; по-прежнему звездное небо ярко мигало и искрилось и по-прежнему очаровывало своей красотой.

Кругом тихо: ни один звук не нарушает торжественности степного простора, лишь по небу мелькнет падучая звезда и исчезнет вблизи горизонта.

Дальнейший путь к озеру Тухум-нор пролегал среди невысоких гор, среди горных складок Сонин-хангай – с одной стороны и Орцик, Онгон-монгол и Тангыт-тот – с другой, по перевалу Улэн-дабан, имеющему около 4 650 футов [1417 м]над морем. Преобладающей горной породой здесь был розовый гранит, прикрытый мощным пластом галечника с богатой степной растительностью, по которой, насколько хватал глаз, паслись стада тех же баранов. У одного из попутных холмов с крутым обнажением выветреного гранита держалось много канюков или сарычей (Archibuteo hemiptiopus [Buteo hemilasius]), не выносивших появления более сильного хищника – орла, нередко пролетавшего вдоль тех же гор или холмов.

В лазурной выси кружились бурые грифы (Vultur monachus [Aegypius monachus]), которых вскоре мы обнаружили на трупе лошади. Могучие хищные птицы издавали громкий клекот и отчаянно дрались из-за добычи. В такое время легче всего подойти незамеченным к грифам на расстояние выстрела. В этом же районе впервые нынче, мы наблюдали массовое скопление пустынников (Syrrhaptes paradoxus), выдававших свое присутствие преимущественно по утрам, когда больдуруки с шумом бури пролетали в ту или другую сторону. Скорость их полета поистине изумительна. Рядом с больдуруками нередко встречались огромные стаи различных жаворонков (Otocorys [Eremophila], Melanoeorypha, Alaudula [Calandrella]), кормившихся по травянистым лощинам, почти совершенно свободным от снега.