Биологическое «родительство» означает лишь генотип: оно не дает путевку в жизнь.
Во время войны и после нее все было в дефиците — и даже в семье Эдуарда, хотя отец и работал в партии. С приходом весны и лета бегали босиком по мягкому асфальту. Но когда наступали холода, с обувью было хуже. Эдуард рассказывает:
«У меня где-то даже есть фотография, где я стою в вязаных туфлях. Бабушка связала их на спицах. Очевидно, что такие туфли не могли выдержать дольше одного дня».
Они жили на нынешнем Кутузовском проспекте, который тогда еще назывался Можайское шоссе. То есть Можайск действительно был когда-то важным городом, от былого величия которого остались уже только крохи.
А имя Кутузова уводит в другую сторону: к чему-то более возвышенному и могучему. Поэтому связанное с Можайском название магистрали после победоносной войны было изменено.
Генерал-фельдмаршал Кутузов был человеком, разбившим наконец Наполеона в 1812 году, руководствуясь собственной, хотя и кажущейся странной тактикой отступления. Окрещение улицы заново его именем было напоминанием и о том, что французы не больше, чем немцы, получили Москву в свое фактическое распоряжение; немцы в сам город даже не попали.
Дом, где жили Успенские, представлял собой большую кирпичную шестиэтажку. Он был добротно построен из желтого кирпича сталинской эпохи для партийных чиновников, но серая архитектура со стороны двора была такой же, какой отличалась послевоенная Москва. Здание имело форму русской буквы «П»: большой фронтон и по его бокам флигели. Раньше оно казалось, возможно, даже топорным, но теперь среди новостроек Москвы такие дома выглядят удивительно уютными. Эдуард все еще вспоминает пейзажи детства с любовью.
Подобные дома возвышались со всех сторон; сталинок была целая шеренга. Поблизости находились здания Мосфильма, Госплана и МИДа.
Война прошла, люди опять начинали жить. Во дворах домов хватало места, их заполняла детвора. Поскольку родители с утра до вечера были на работе, дети оказывались предоставленными сами себе. Они имели свободу, которая так не вязалась с педагогическими целями государства. Двор Эдуарда был забит дровами, которыми отапливали дом. Дров было так много, что поленницы достигали второго этажа. На поленницах Эдуард и другие местные дети строили шалаши, точно так же, как и мы в Каллио на штабелях дров Технического училища. Да и другие игры напоминали игры детей из Каллио: в Москве из рогаток, правда, стреляли вместо камней маленькими шарикоподшипниками, так как поблизости находился выпускавший их завод. Изготавливали и мечи, однако не из рождественских елок, как в Каллио.
Большие подшипники использовали в качестве колес для самодельных самокатов — такой самокат смастерил себе и Эдик. У меня тоже был самокат, хотя и покупной, он был марки «Oiva», и вскоре его украли.
В памяти Эдика запечатлелось несколько особенных картин из детства: «Повсюду летали ласточки и стрижи. Их были тучи, потому что мошкары хватало. В бараках напротив держали коров. И молочник поднимался на лифте на этажи и продавал молоко из бидона».
Квартира не была большой по нынешним меркам, но 55 квадратных метров в условиях послевоенной Москвы были роскошью. В ней жили мать, отец, трое сыновей и бабушка по отцу. Ночующие на полу в ее комнате родственники были, по мнению Эдуарда, самыми интересными из посетителей. Одну подробность Эдуард помнит особенно отчетливо: на стенах комнат висели маленькие клетки, а в них чижи и щеглы. Не удивительно, что в его доме птицы занимают свое важное место.
Проспекты в Москве по-прежнему остаются, хотя названия их снова меняют. Раньше они были действительно широкими, и остаются широкими до сих пор, полос движения хватает. Кутузовский проспект был одной из важнейших магистралей. Поэтому его всегда закрывали для прочего транспорта, когда на своих машинах проезжали вожди. Это делалось из опасения покушений. Ведь Сталин способы совершения таковых хорошо знал… Других машин было немного, но эти лимузины Эдуард видел часто: «Черные автомобили марки ЗИС (ЗИС — Завод имени Сталина) мчались по проспекту, а в них сидели Сталин, Берия, Молотов и другие орлы». Когда едет Путин, а теперь уже и Медведев, по-прежнему закрывают те же улицы. Неужели по той же причине? И сразу возникает транспортный хаос, хаос, который в Москве уже и так каждый день.
Детство — самая важная пора жизни, на нем основывается и выстраивается все будущее. Воспоминания о детстве могут тем не менее происходить из чего угодно, вовсе не только из чего-то самого драматичного. Одно из самых незабываемых воспоминаний Успенского было основано на радости и чуде. Прошел такой обильный дождь, что оставил после себя большие лужи со всех сторон, потому что водостоки не работали. А потом внезапно ударил сильный мороз и превратил воду в лед: повсюду во дворах домов катались на коньках. Ах, как тогда могли кататься! Гололед во дворах был для стариков ужасом и поводом для страха, но для детворы это был рай; словно сказка, которая внезапно и счастливо становится на мгновение былью.
Любовь Эдуарда к животным берет начало в детстве. В семье был настоящий породистый пес, сибирская лайка по кличке Соболь. Эдуард помнит, как раз в месяц солдат приносил полагающийся псу пакет с продовольствием:
«Мой отец добился, чтобы чистопородным собакам выдавали продовольствие. Отец руководил в ЦК коммунистической партии отделом, который занимался вопросами охоты, пушнины и выращивания хлеба. Его специальностью были зернохранилища. Но у каждого сотрудника ЦК было две различных области работы: во-первых, основная, а потом неофициальная. В обязанности отца входила также слежка за коллегами».
Отец получил работу, соответствующую как его образованию, так и увлечениям. Он строил зернохранилища и следил за запасами зерна, а в свободное время охотился. Шпионить за другими научила общая необходимость, как ни отвратительно об этом думать. Тем не менее работа у него была, нашлась семья и квартира. Совсем другой вопрос, был ли отец счастлив. Возможно, по крайне мере, временами. Но он заболел, и внезапно все изменилось.
Это Эдуард не сразу смог понять, так как ребенок никогда не знает о глубинных заботах своих родителей. Они, тем не менее, обнаруживаются понемногу. Но серьезность болезни отца сын так и не смог в полной мере осознать.
О том, как именно отец повлиял на жизнь Эдуарда, трудно сказать что-либо определенное. Во всяком случае, отец и сын не могли видеться часто. Кое-что, тем не менее, Эдуарду запомнилось. Несколько моментов, как высушенные листья между страницами книги:
«Я помню, что, поднимаясь по ступенькам на шестой этаж, он задыхался. Однажды он сказал, что в этом доме и стены все слышат. Помню и то, как он приехал на Урал посмотреть на нас в детский сад, пошел в лес и подстрелил утку. Это стало праздничным днем для детского сада».
