- А-а, отслужил! - поднялся ему навстречу секретарь. - Гляди-ка: средний командир... Поздравляю.
Он взял Полбина за лацканы шинели и слегка потянул к себе, как бы примеряясь ростом.
- Молодец, что прямо ко мне зашел, молодец. Тут дела сейчас! Закипело, забурлило все... Революцию на селе совершаем. Народ в колхозы пошел, кулака под корень... Ты, небось, пока тебя там "налево кругом" поворачивали, поотстал малость?
- Нет, почему же! - ответил Полбин - Газеты читаю, мать из дому писала. Да и сами знаете, как у нас в армии сейчас...
- У нас .. в армии. Вишь ты, - усмехнулся секретарь и тотчас же перешел на серьезный тон. - Бери стул, садись и слушай. - Он опустился в свое кресло, переложил бумаги на столе, взял какой-то список, отпечатанный на машинке. - Ты в Грязнухе бывал?
- Да. Проезжал раз или два, - ответил Полбин, усаживаясь напротив.
- Вот поедешь прямо туда. Укладывай свой солдатский сундучок, или что у тебя там, и отправляйся. Тебе, демобилизованному воину, партия серьезное задание дает.
- Какое? - опешил Полбин. - Я хотел просить...
- Ты слушай, слушай, - решительным жестом руки остановил его секретарь. Зря, что ли, тебе дали командирское звание? Будешь теперь командовать, задание получишь боевое..
Задание действительно оказалось не из легких. Всюду в селах возникали первые коллективные объединения крестьян - товарищества по совместной обработке земли, ТСОЗы. Нужны были кадры руководителей новых хозяйств полеводы, бригадиры, табельщики. В селе Грязнуха создавались кустовые курсы крестьянского актива. Полбин был утвержден руководителем этих курсов.
В тот памятный год - год великого перелома - он так и не снимал своей шинели со следами квадратиков на выцветших красных петлицах. Зима и весна прошли в напряженной работе. Нужно было отремонтировать помещения для занятий, подобрать преподавателей, составлять расписание, заботиться о дровах, тетрадях и карандашах.
Полбин выдержал и этот экзамен. 1 июня 1929 года состоялся выпуск слушателей курсов. Бригадиры, табельщики, полеводы, скатав в трубочки тетради с записями и расчетами, разъехались по своим деревням.
Полбин поехал в райком партии. На этот раз секретарь внимательно выслушал его. Но вдруг спросил, лукаво сощурившись:
- Мельницы покоя не дают?
- Какие мельницы? - вспыхнул Полбин. Он не ожидал, что секретарю райкома известен эпизод из его мальчишеской биографии. "Неужели опять откажет?" - с тревогой подумал он, стараясь прочесть по глазам секретаря, как дальше пойдет разговор.
- Знаю, брат, знаю, - рассмеялся тот, кладя руки на подлокотники потертого кресла. - Ты не стесняйся, говори, что это было, как там пишут... раннее увлечение авиацией...
- Да нет же, - все еще неуверенно ответил Полбин. - Баловство. Поспорил с ребятами, они говорили, что побоюсь...
- Допустим, баловство. А вот недавняя проверка библиотек района показала, что вся авиационная литература собрана в Майнской избе-читальне. Это тоже баловство?
- Нет, - твердо ответил Полбин. - Я наперед знаю, что летчиком буду. Не отпустите сейчас, так через год, через два...
- Это другой разговор, - секретарь поднялся с кресла. - Значит, выбрал дорогу. Ладно, давай оформлять документы. Обещаю полную поддержку.
Полбин с чувством пожал протянутую руку и пулей вылетел из комнаты.
В июле он был принят в Вольскую теоретическую школу летчиков.
С начала двадцатых годов каждый, кто готовился стать летчиком, проходил два этапа, связанных с обучением в двух разных школах: теоретической и практической. Первые советские летчики учились в Ленинградской теоретической школе, или, как ее называли, "терке", а затем с туманных берегов Балтики перекочевывали на солнечный юг, в Севастополь, где проходили практический курс полетов в Качинской школе, или "Каче".
Вольскую школу тоже называли "теркой". В этом грубовато-ласковом словце курсанты воплотили свое уважение к первому, труднейшему этапу на пути к небесным просторам: много терпения, усидчивости и упорства требовалось от каждого, чтобы постичь основы авиационной науки.
Полбин с самого начала прослыл одним из наиболее трудолюбивых курсантов. Еще бы: то, что раньше он по крохам собирал в случайно попадавших в его руки журналах и брошюрах, здесь преподносилось в виде стройной системы. Слушая преподавателей, он временами чувствовал себя как человек, которому в разное время раньше люди пересказывали содержание отдельных частей какого-то интересного литературного произведения; потом это произведение вдруг попалось ему целиком, и он, жадно глотая страницы, увидел, что оно еще прекраснее, чем представлялось ему по отрывкам.
Всю осень и зиму курсанты занимались в классах, на тренировочной аппаратуре. В начале мая их впервые вывели на аэродром.
Это было хорошее утро. Солнце только что поднялось над городом и освещало розовым светом каменные стены метеобудки, полосатую "колбасу" на высоком шесте, крылья и фюзеляжи самолетов, с которых техники стягивали набухшие от ночной сырости чехлы. "Колбаса" - легкий рукав из прочной материи - повисла безжизненно: ветра не было. Между стволами берез, подступавших к дальней границе аэродрома, стоял голубой, как табачный дым, утренний туман. На траве висели капельки росы, поверхность цементных плит взлетной полосы тоже была влажной и тускло блестела, как запотевшее оконное стекло.
Где-то в конце летного поля простуженно зарычал, зафыркал остывший за ночь мотор. Совсем близко с веселым треском завелся другой, к нему присоединился третий... Воздух постепенно наполнялся неровным гулом. Взлетная полоса покрылась пятнами и стала быстро просыхать. Казалось, что это происходит не от солнца, а от жаркого ветерка, поднятого винтами самолетов.
Полбин лежал на траве и ждал своей очереди на полет. Первый в жизни полет на самолете! Рядом лежал помкомвзвода Федор Котлов. Стройный, светловолосый Михаил Звонарев с деланно-равнодушным видом похаживал по мокрой траве и что-то изредка говорил Федору. Полбин не вслушивался в разговор товарищей. Он сосредоточенно грыз травинку и следил за тем, как по взлетной полосе катились легкие резиновые колеса самолета, как вдруг возникал просвет между ними и землей: сначала тонкий, спичкой закрыть можно, затем все шире и шире, в рост человеческий, а дальше оказывалось, что нет никакого просвета, а есть деревья, дома, заборы - привычный земной пейзаж - и над всем этим медленно плывут две прямые черточки с зажатой между ними темной точкой: крылья и фюзеляж самолета.
- Полбин! - позвал старший группы. - Приготовиться!
Полбин вскочил. Лететь? Как будто не его очередь...
- Пойдешь ты. У этого Звонарева, должно быть, шило в штанах, опять куда-то исчез, непоседа.
