Официант подносит очередную бутылку шампанского. Раньше он говорил, что это «презент от заведения», но теперь, в миллионный раз за вечер повернувшись вполоборота к сцене, только выворачивает пробку и ставит бутылку на стол.
Пузырьки шипят в бокале, и Мэрилин, раскачиваясь из стороны в сторону, вспоминает, почему согласилась поехать в Тахо. Вечера вроде этого – прямая инъекция смысла жизни. Судебные тяжбы и прочая не оставляющая тебя в покое ерунда отходят, отступают на обочину и предстают в своем истинном обличье – гора дерьма, оставленная теми, у кого и таланта, и амбиций на грош, но кто из кожи вон лезет, чтобы доказать, что это они контролируют все, в том числе и таких, как ты. А в этом зале, прямо сейчас, проходит хирургическая операция. Музыка освобождает тебя от их мертвого груза, как те филиппинские хилеры, о которых она читала в новостях. И с этой мертвечиной уходит она сама. Что же делать? Только поднять бокал и выпить за это.
Пэт смотрит на нее. Она тоже улыбается, но выглядит напряженной. Взгляд ее продолжает блуждать по сцене. Ее затянувшаяся паранойя может легко нарушить приятность момента. Наконец она наклоняется к Мэрилин и то ли шепчет, то ли кричит на ухо:
– Не теряй бдительность.
Мэрилин тянется за стаканом с водой, потом вспоминает, что забыла попросить наполнить его снова.
– Ха, – говорит она. – Я и бдительность?
И она наливает в стакан шампанского, надеясь тем самым свернуть разговор.
Завершая выступление песней «My Kind of Town», Фрэнк делает паузу, чтобы поблагодарить оркестр. После аплодисментов он возвращает микрофон в зажим кронштейна, слегка наклоняет стойку в сторону, замечая, что для таких движений требуются стальные мускулы, и прощается с аудиторией, повторяя, что без публики он – ничто. Когда аплодисменты смолкают, он указывает на дверь, ведущую в казино. «Раз уж мы здесь, – говорит он, – почему бы нам всем не выпить?» С мимолетной ухмылкой он бросает быстрый взгляд за кулисы, затем вновь переводит глаза на зал. Занавес опускается, и Фрэнк, разведя руки в стороны, направляется к правому от себя выходу.
Загорается свет. Она поворачивается к Пэт и видит, что та извивается словно уж, с беспокойством вертя головой во все стороны. Для Пэт уход от действительности был временным и закончился вместе с выступлением Фрэнка. Она и сама чувствует, что увядает, будто цветок, и что во рту пересохло, и тянется за водой, но стакан пуст. Она боится, что Пэт скажет еще что-нибудь про Джанкану – еще одного напоминания о мире Мэрилин Монро ей не вынести. Сил почти не осталось.
Люди заполняют проходы, и почти все смотрят на нее. Она опускает плечи и сутулится, прячась за стеной бутылок и всего прочего.
Пэт вопросительно смотрит на Мэрилин:
– Ну?
– Наверно, вернусь в свой коттедж.
Во рту все распухло.
– Даже не пропустив стаканчик на ночь?
– Бдительность, – отзывается Мэрилин. – Фрэнк поймет.
Из динамиков доносится голос Каунта Бейси, его ритмы задают темп движениям публики; гул голосов поднимается и затихает вслед за звуками духовых инструментов. Она быстро продвигается между рядами покрытых зеленым фетром столов в направлении туннеля, обходя тех, кто идет впереди нее к игорным автоматам. Сворачивая в сторону, протискивается сквозь толпу у колеса рулетки.
Проходя мимо стола для игры в крапс, за которым, как ей показалось, сидел Джо, она поднимает глаза, желая удостовериться, не там ли он по-прежнему.
В желтоватой пелене дыма ее взгляд перехватывает Сэм Джанкана. Она бы узнала его где угодно: грузный, в сером костюме, лысеющий. Он моргает; за очками в роговой оправе глаза кажутся неестественно большими. В нем есть какая-то грубая, почти животная притягательность. Как в большой дорожной аварии, привлекающей к себе всеобщее нездоровое внимание. Но при всем очаровании от Сэма Джанканы за версту пахнет жестокостью. Эта жестокость во всем – от выступивших на лбу блестящих капелек пота до неизменной ухмылки в уголках рта.
Он машет ей.
Она не в силах отвернуться и, выдавив натужную улыбку, пожимает плечами и продолжает идти, придерживаясь за спинки стульев у стола для игры в блэкджек.
Его голос перекрывает стоящий в комнате шум:
– Даже не подойдешь и не поздороваешься?
Она качает головой и бормочет слова извинения, но не останавливается. Он встает, теперь уже подзывает ее обеими руками:
– Забыла, что мы знакомы или как? Давай, на минутку. Не задирайся. Ну же, подойди и принеси мне удачу.
Она натыкается на пустой стул у игорного автомата, сбивается с шага.
– Ну, разве не крута! – слышит она чей-то голос. – Просто класс!
В другом конце поднимается шум, и, взглянув в ту сторону, она видит группу мужчин, пробивающуюся через зал к бару. Во главе этой стаи – Фрэнк, и идет он, словно великий полководец, с бокалом шампанского в качестве жезла, и она медленно наклоняет голову, так как не хочет, чтобы ее заметили, но стул по-прежнему преграждает дорогу. Она пытается ногой оттолкнуть его в сторону, но опрокидывает, привлекая внимание окружающих, которые начинают оглядываться, и она не знает, куда деться; знает лишь, что должна куда-то уйти отсюда, уйти побыстрее, и вот уже Джанкана ревет, что ей лучше бы задержаться, а на другой стороне зала взрывается смехом свита Синатры, но она противится желанию посмотреть, потому что ей нельзя смотреть, чтобы ни во что не впутаться. Все останавливается, замирает. Как блокированная частота.
Январь 1962-го: дом Генри Уэйнстайна, Голливуд
– Да, – говорит она. Она снова и снова повторяет «да» и «да», соглашаясь с идеями, которые не вполне понимает. Дело не в том, что она боится признаться перед ним в невежестве; ей просто не хочется, чтобы он перестал говорить или менял тему.
– Да, – кивает она с решительным выражением. – Да. Да. Да.
Она уютно свернулась на ковре, подобрав под себя ноги, восторженная, благовоспитанная школьница. Он сидит на диване и выглядит слегка неуместно в сияющей блеском гостиной, придавая ей грубоватую нотку. Каблуки черных кожаных ботинок, старых, потертых, едва не касаются ее ноги. Острые мыски смотрят в разные стороны. Среди собравшихся в голливудской резиденции Генри Уэйнстайна его можно принять за характерного актера или затесавшегося случайно добродушного старичка. Но руку этого чудака держит лежащая у его ног Мэрилин Монро, у которой такие же белые, хотя и крашеные, волосы, и каждому ясно – именно он, восьмидесятичетырехлетний великий поэт, Карл Сэндберг, и есть звезда вечеринки.
Она проводит рядом с ним почти весь вечер. Ей что-то нужно от него. Срочно. Что именно – в этом она пока еще не вполне уверена. Как это найти, она не знает и потому затрагивает разные темы: говорит о книгах, которые читает, об идеях, которые они рождают, и пусть получается не очень хорошо, это неважно. Неважно, что он говорит, и неважно, чего не понимает она, – важно, что он разговаривает с ней и смотрит ей в глаза, будто понимает, будто в комнате только они вдвоем. Будто на всей земле остались только они двое.
Она потягивает остатки шампанского, а когда ставит пустой бокал на ковер, он падает. Последняя капелька скатывается к краю, но не вытекает. Она просит официанта принести другой, улыбается мистеру Сэндбергу, говорит, что немного алкоголя сейчас не помешает. (Он просил называть его Карлом, но, как и в случае с Кларком Гейблом, ей трудно думать о нем иначе, как о мистере Сэндберге.)
– Черт, вам, наверно, спать пора, а я вас задерживаю. И где только мои манеры?
Она смеется:
– Нет, нет. Просто девушке нужно приготовиться. Вот и все.
– Читал как-то о такой штуке, как дефицит сна. Чудесный термин, вам не кажется? И поэтичный, и точный, – в его голосе звучит мелодичное эхо родины, Северной Каролины, но в обрезанных окончаниях то и дело слышится жесткий среднезападный акцент. – Некоторые говорят, что возрастанием этого дефицита мы обязаны нашему времени. Может быть, вытеснению из цикла сна какой-то фазы. Фазы небыстрого движения глаз. – Он говорит об этом, как о новой политической партии.
– Я девушка современная. По крайней мере, так говорят.
– Правильно говорят. Но упражнения требуются даже современной женщине. Лучшее средство от бессонных ночей. Другое – постоянный, надежный спутник.
– Пожалуйста, не вынуждайте меня говорить об этом. Мне было так хорошо.
– Хорошая и стабильная физическая нагрузка поможет пройти фазы бессонницы. Усталость тела способствует здоровому сну. Моя дорогая, освободитесь от дефицита сна за счет небольшой нагрузки. Вот ключ к проблеме.
Официант, пожилой мужчина с твердым выражением, подает ей бокал шампанского и смотрит на лежащий на ковре пустой. Она просит не беспокоиться и говорит, что помоет его сама, позже. Он говорит, что должен убрать, и, наклонившись, поднимает. Она снова поворачивается к мистеру Сэндбергу:
