Ознакомительная версия.
В результате беседы у Муссолини сложилось определенное мнение, и он написал Гитлеру, что Испания не в состоянии вступить в войну[145].
Возвращаясь из Бордигеры, Франко навестил в Монпелье Петэна и попросил его помочь Испании в том случае, если Гитлер односторонне примет решение ввести войска на территорию Испании. Но Петэн посоветовал лишь не гневить Гитлера. Переговоры с Муссолини приободрили Франко, а неудачи Италии в Греции окончательно укрепили его нежелание ввязываться в войну.
В Берлине была уже известна позиция, занятая Франко в Бордигере. 22 февраля Риббентроп, которому было поручено осуществление «испанской операции», доложил, что Испания не готова вступить в войну на стороне Германии. 26 февраля это сообщил Гитлеру и сам Франко. Он вновь заверил Гитлера в своей преданности, горячо одобрил план нападения на Гибралтар, но в то же время категорически настаивал на том, чтобы в этой операции принимали участие только испанские войска, оснащенные германским оружием. А на это было необходимо время[146]. Гитлер, получив письмо Франко, разразился бранью: возмущаясь его «неблагодарностью», он называл его «трусливым дезертиром»[147]. В дело попыталась вмешаться германская разведка. Шеф германских нацистов в Испании Томсон еще в 1940 г. установил связь с подпольной политической хунтой, которую возглавлял подполковник Тардучи. Тардучи был фалангистом и считал себя обойденным и неоцененным по «заслугам». В руководящую группу хунты входили почитатели нацизма — журналист Патрицио Каналес и Хосе Антонио Хирон. Политическая программа хунты копировала нацизм. Хунта была связана с генералом Ягуэ, который также считал себя обойденным. Хунта обратилась к Томсону с просьбой помочь устранить Франко. В обмен Тардучи обещал вступление Испании в войну на стороне Германии. Каналес позднее утверждал, что хунта готова была убить не только Суньера, но и самого Франко. Зимой 1941 г. адъютант Ягуэ донес на своего генерала, и хунта прекратила свою деятельность. Франко не принял никаких мер против заговорщиков, ограничившись личной беседой с Ягуэ. И это в то время, когда редкий день в Испании обходился без казни республиканцев, вся вина которых состояла в их убеждениях.
Ссора среди своих не была опасна для режима, но все же не благоприятствовала активной военной политике.
Отказ от вступления в войну все же не означал изменения в направлении вектора испанской внешней политики. Несколько дней спустя после донесения Риббентропа Гитлеру в Мадрид прибыл полковник Уильям Дж. Донован, нередко выполнявший деликатные поручения Рузвельта и в недалеком будущем ставший директором Управления стратегических служб США, этого прообраза ЦРУ. Все его попытки встретиться с Франко не увенчались успехом — по обоснованному суждению П. Престона, из-за интриг Серрано Суньера. Сам же Суньер, принявший Донована 28 февраля, с уверенностью сказал: «Надеемся и верим в победу Германии в этом конфликте»[148].
Успехи Германии на севере Африки, в Югославии и Греции произвели на Франко такое впечатление, что он утратил свою привычную осторожность: выступая 17 апреля 1941 г. на открытии Высшей военной школы, он разъяснил: «Мир — это всего лишь подготовка к войне, и война — нормальное состояние человеческой природы».
В донесениях Шторер вновь и вновь возвращался к конфликту Суньера с генералитетом. Этот конфликт, по мнению германского посла, носил не только персоналистский характер: военные возмущались тем, что Суньер был и министром иностранных дел, и генеральным секретарем фаланги, и шефом правительственной и партийной прессы, и членом Национального совета. Конфликт углублялся и из-за расхождения во взглядах — Суньер советовал немедленно вступить в войну[149]. Так или иначе, Суньеру завидовали и одновременно презирали его. Даже в ближайшем окружении Франко его презрительно именовали «куньядисимо» (от испанского слова «куньядо» — шурин).
В анализе внутреннего положения страны, сделанном Шторером, нет ни слова о монархическом движении, хотя в это время наблюдалось его оживление. 21 февраля 1941 г. умер король Альфонс XIII, и с его сыном, доном Хуаном, связывались определенные надежды на близкую реставрацию монархии. Франко заказал реквием по Альфонсу, но тут же приказал именовать его сына всего лишь графом Барселонским.
Для Франко не был тайной конфликт между Суньером и армией, вернее, ее высшим командованием. Верный принципу «соблюдения баланса», он, наконец, принял решение «укоротить крылья» шурину, хотя это и могло вызвать недовольство «семьи». Последней каплей, переполнившей терпение Франко, стала статья Суньера в органе фаланги «Arriba» 2 мая 1941 г., где он обосновал претензии фаланги на монополию власти.
7 мая 1941 г. Франко учредил пост «субсекретаря президенции», практически помощника главы государства, для Луиса Каррера Бланко — 36-летнего капитана флота, ультраконсерватора и католика-интегриста. Это вызвало новый взрыв недовольства фалангистской элиты. Франко прибег к испытанному средству: внести в их ряды раскол. В реорганизованном 19 мая 1941 г. правительстве Хосе Луис Арресе получил пост министра-секретаря фаланги, Мигель Примо де Ривера — министра сельского хозяйства, Хосе Антонио Хирон сохранил пост министра труда. Другие сторонники Суньера утратили свои посты. Что же касается таких фалангистов-диссидентов, как Антонио Товар и Дионисио Ридруехо, то для них май 1941 г. стал первым шагом на пути к разрыву с режимом.
Сам Франко не страшился фалангистской фронды, ибо у него была надежная опора — армия. После окончания гражданской войны он не пожелал вернуть армии ее обычные функции, и неучастие в мировой войне тому способствовало. Армия использовалась не только как инструмент политических репрессий, но и как тигель, где «плавились» будущие политики, чтобы затем отлиться в ту форму, которая, по мнению Франко, соответствовала моменту. Это мнение военного историка Хулио Бускетса, полковника, до того, как он стал депутатом первых послефранкистских кортесов, он обосновывает тем, что за 40 лет существования режима из 114 министров Франко 40 были военными, причем 8 из них были министрами более 10 лет, а Карреро Бланко — 32 года.
Военные, как справедливо отмечал Бускетс, в основном консервативны, хотя и бывают исключения. Но обычно система ценностей военного совпадает с консервативной идеологией. Во время войны, для которой армия и существует, ее первейшей обязанностью является готовность убивать и умирать, для чего не надо вдаваться в оценки и делить тех, кто находится с ними на одной стороне траншей, на хороших и плохих. В мирное время жизнь военных сориентирована на такие ценности, как продвижение по иерархической лестнице, твердость, авторитет, порядок, честь, доблесть, патриотизм и дисциплина, и они не включают, как правило, такие, как свобода, равенство, права человека и т. д. И поэтому, как правило, военные должны быть более консервативными, чем современные им политики в своей собственной стране.
Ознакомительная версия.
