«Цепной пес», стоявший у входа во внушительное здание, где располагался штаб, даже не хотел пускать меня внутрь. Настолько его шокировал мой жалкий вид. Он смягчился и, по крайней мере, разрешил мне войти в холл. Там царила аура благородного спокойствия. С любопытством я прочел таблички на огромных французских дверях. Все полубоги, там были кабинеты командующего армией, начальника штаба, начальника оперативного отдела, квартирмейстера, начальника разведывательного отдела, первого адъютанта и так далее. Тихо открылась одна из дверей, и изящно одетый военный прошел через зал и исчез за другой дверью. Похоже, здесь было принято носить брюки с остро выглаженными строчками, главным образом с красными лампасами[27], и начищенные до блеска сапоги. Я посмотрел вниз на себя и застыдился! Но все равно меня никто не замечал, пока один из «цепных псов» не сжалился надо мной и не предложил разузнать, где находился в то время командный пункт моей дивизии. Получив информацию, я сразу направился к армейскому автопарку, и там я нашел грузовик, который должен был ехать в нужном направлении. Во второй половине апреля я достиг дивизии, или, точнее, того, что от нее осталось. Это было в Романе, примерно в шестидесяти километрах к западу от Прута, пограничной реки между Россией и Румынией.
В воображении нашего верховного главнокомандующего Роман, по-видимому, должен был стать очередной «крепостью»! В любом случае, сразу после моего возвращения мне было поручено управление строительством укреплений вокруг Романа. Если мне правильно сказали, было заключено соглашение с главой румынского государства, маршалом Ионом Антонеску, о том, что против еврейской части населения Румынии не будут применяться никакие меры. Но тысячи евреев пришли на строительство укреплений, вероятно, под принуждением. Они в основном работали недалеко от мест жительства, так что я установил двухчасовой перерыв в полдень на каждый день, чтобы эти люди могли поесть дома.
В одно время я был назначен офицером связи с румынами. Мое впечатление от простых солдат было положительным, но, к сожалению, оно не касалось офицерского состава. Большинство солдат были простыми сыновьями фермеров, так как в те времена, как и сейчас, Румыния была плодородной аграрной страной. Офицеры прибывали почти исключительно из больших городов, и среди них была крайне распространена франкофилия. Никто из этих офицеров не горел желанием оказаться в бою. Когда я сказал румынским офицерам, что их штабы были слишком далеко от линии фронта, они ответили, что у них «было достаточно телефонного кабеля».
Были и другие признаки проблем с их командованием. Несколько раз меня приглашали пообедать на командном пункте румынской дивизии. Каждый раз это был большой обед из нескольких смен блюд, и он мог длиться многие часы. Все же я никогда не видел, чтобы обычные солдаты ели что-нибудь, кроме одного блюда, состоявшего в основном из крупной фасоли.
У немецкого офицерского корпуса было другое отношение к этому вопросу. Немецкий командир роты стоял последним в очереди у полевой кухни. Это было традицией!
11 мая 1944 года 198-я пехотная дивизия была выведена из подчинения восьмой армии, и командующий армии генерал инфантерии Отто Вёлер устроил ей сердечное прощание. В 1984 году у меня было удовольствие телефонной беседы с девяностолетним генералом, который проводил свои золотые годы в его доме на его родине, в Гросс Бургведеле.
Дивизия должна была быть пополнена в учебном лагере в Протекторате Богемии и Моравии[28]. Я попросил отпуск на родину, который мне предоставили. За время войны у меня их было немного, и это был мой последний. Всего лишь через десять месяцев Красная Армия затопила мою родину — Восточную Пруссию. Я провел свой короткий отпуск в санатории для офицерского состава в когда-то столь изящном Сопоте, который был знаком мне с моего детства. (См. карту 2–2.) По окончании отпуска я должен был доложить в центр пополнения в Дрездене. (См. карту 4–1.) Там я узнал, что, к моему большому удивлению, моим местом назначения станет не Протекторат, а Южная Франция!
Мне пришлось дважды просить сержанта, сидевшего за столом, убедиться, что это не ошибка. Требовалось несколько дней, чтобы дать мне точную информацию. До этого, они сказали, точное расположение дивизии было неизвестно. Таким образом, я мог остаться на несколько дней в прекрасной «Флоренции на Эльбе» (Дрездене), который к тому времени еще не нес признаков разрушения. Он был объявлен открытым городом.
Один раз я посетил всемирно известный оперный театр Земпера, архитектор которого также построил театр Бург в Вене. В другой раз я сходил в Народную оперу. Из уважения ко многим раненым в больницах города театры предпочитали давать легкие пьесы. Восемь месяцев спустя, конечно, Дрезден стал вымершим, полностью разрушенным в огненной буре, вызванной бомбардировкой Королевских ВВС, городом.
Россия была теперь позади. Начало сбываться то, что мы — солдаты — предполагали еще в 1941 году на реке Миус. Мы уже тогда чувствовали своим животом, что для нас война была проиграна. Позже ходило много версий о том, как была проиграна война. Например, генерал-майор Карл Вегенер, бывший одно время начальником штаба группы армий Юг, считал, что приказ Гитлера № 45, отданный 23 июля 1942 года после успешного завершения весенней кампании и битвы под Харьковом, был, вероятно, основной причиной поражения в русской кампании. Его выполнение привело к удлинению Восточного фронта в общей сложности до 4000 километров, включая наступление на Кавказ. Это было чересчур много для армии, которой только еще предстояло восполнить потери предыдущей осени и зимы.
Генерал Вегенер также считал, что ОКВ всегда начинал с «пункта 2», а не «пункта 1», имея в виду, что на первый план ставились географические и экономические цели, а не достижение их через военные победы.
Другое мнение было у фон Манштейна — он полагал, что необратимые потери произошли под Сталинградом, и причиной их был ряд совершенных ошибок. Он считал, что прикрытие всего северного фланга шестой армии, сражавшейся под Сталинградом, практически исключительно негерманскими — венгерскими, итальянскими, но главным образом румынскими — частями представляло собой чрезмерный риск. Это соблазнило русских, которые всегда были исключительно хорошо информированы, начать пробитие линии фронта именно там, что приводило к разгрому шестой армии и огромному котлу, что стало нашим разгромом под Сталинградом.
Мы оценивали румынские части как лучшие из наших союзников, но, основываясь на своих наблюдениях за их командованием, я считаю, что командование в боевой обстановке должно было быть поручено их фельдмаршалу и главе государства — Антонеску. Он был умелым солдатом и выражал готовность принять командование. Смотря на стратегическую карту нашей группы армий Юг осенью 1942 года, не надо быть фельдмаршалом, чтобы понять, какой огромный, несоизмеримый риск наше главнокомандование взяло под Сталинградом.
