любую стихотворную строчку можно прочитать, акцентируя разные слова. В зависимости от этого смысл, вернее подтекст, существенно меняется. К примеру: еще по школе мы все помним стихотворение А. С. Пушкина «Памятник». Как мы его читали? А никак. Просто произносили слова без смысла и без выражения. А если попробовать акцентировать разные слова по очереди и прислушаться? Еще раз вернемся к «Памятнику». Предположим, мы читаем первую строчку с акцентом на первое слово:
Я памятник воздвиг себе нерукотворный… Совершенно четкое определение, что человек ставит себя выше общества. А если… Я
памятник воздвиг себе нерукотворный… Уже подтекст несколько другой. Далее: Я памятник воздвиг
себе нерукотворный… Опять прослеживается определенный эгоизм и эгоцентризм. Пойдем дальше: Я памятник воздвиг себе
нерукотворный…Т. е. он подчеркивает, что памятник не привычный, не обычный, а созданный неведомыми силами, как теперь говорят, виртуальный. Ну, тут уже у каждого человека может быть свой подтекст, своя трактовка. Надеюсь, что читатель понял мою мысль о трактовках. Я попробовал просто почитать стихи в различных романсах и понял, что это делать необходимо. Именно при чтении, а не при пении, легче всего найти, какой и где лучше сделать акцент, какой подложить подтекст. А это и есть то, что называется собственным прочтением. Когда поешь, музыка немного растушевывает подтекст. А когда ты найдешь нужный для себя акцент, и уже после этого соединяешь это с музыкой, тогда и получится интересная, а главное, индивидуальная интерпретация. Неоднократно проверил на себе. Еще пример: мы все помним, как в школе мы декламировали стихотворение А. С. Пушкина «Здравствуй, племя младое, незнакомое». И как мы его читали? С пафосом, радостно, с положительными эмоциями. А спустя несколько лет я слышал, как это же стихотворение по телевизору читал И. М. Смоктуновский. Никакого пафоса, никакой радости, восторженности. Он прочел его медленно, с паузами, придавая значение каждому слову и даже с грустью. «Здравствуй племя…младоооое…незнакоооомое…» и в это слово «незнакомое», он вложил боль и трагедию старого человека, который не может принять новое, незнакомое поколение. Вот пример совсем другого осмысления, другого прочтения произведения. Вот это и есть то, что Борис Александрович называл «интонирование слов».
Работа над «Евгением Онегиным» была очень интересна. Знаменательна она была еще тем, что на сценических репетициях всегда присутствовал М. Л. Ростропович. Это было очень непривычно. Обычно дирижеры никогда не сидели на сценических репетициях. А это неправильно. Дирижер должен знать концепцию режиссера, какие у него опорные точки, какие нюансы и т. д. Чтобы это понять и надо сидеть на сценических репетициях. А если у дирижера другое мнение, то об этом тоже надо договариваться на сценических репетициях. Но… дирижеры всегда думают: вот я встану за пульт, и все получится. Нет, практика показывает, что получается не всегда и не у всех. И придуманные режиссером опорные точки не всегда подкреплялись музыкальной поддержкой. Мстислав Леопольдович не сидел на репетициях пассивно. Фактически, они ставили оперу вдвоем с Борисом Александровичем. Иногда они даже спорили, но приходили к общему решению. Спектакль получился ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ!!! Для нас, артистов, этот спектакль всегда был праздником!
Доказывать, что Мстислав Леопольдович великий музыкант, нет необходимости. Но мы боялись, что вдруг, как дирижер, он не справится. Однако, он прекрасно справился. Его коллеги-дирижеры очень скептически отнеслись к его намерению дирижировать. Они ходили и посмеивались, что, дескать, какая у него может быть мануальная техника? Может быть, к мануальной технике Ростроповича и можно было придраться. Но очень многие дирижёры могут позавидовать тому, как Ростропович за пультом творил настоящую Музыку. Оркестр Большого театра состоит из очень профессиональных музыкантов. А дирижеры этому оркестру соответствовали далеко не всегда. Мне рассказывал один мой друг из оркестра, что когда они видят дирижера, не очень соответствующего уровню и таланту оркестра, они включают, как они называют, «автопилот», т. е. играют автоматически, без эмоций. Музыка же им очень хорошо знакома, они играли ее много раз. Но тогда и музыка получается «автопилотная». А когда оркестранты видят талантливого дирижера, то включаются на все 100 %. У Ростроповича они включались максимально. Это был фейерверк музыки. И удивительно то, что мы эту музыку, которую хорошо знали и много раз исполняли, слышали уже совсем по-другому. Акценты были совсем другие. Впечатление, что это была совсем другая опера. Премьера прошла с огромным успехом, а последовавшие гастроли в Париже подтвердили это.
К сожалению, эта постановка на сцене Большого театра не сохранилась. А очень жаль. Надо было ее сохранять, как ценнейший раритет. Нынешнее поколение уже не сможет наслаждаться этим шедевром. Сейчас в Большом театре идет новая постановка «Евгения Онегина», которую осуществил, талантливый и модный режиссер Д. Черняков. Спектакль, конечно, имеет право на существование. Но…
Но это не Пушкин и не Чайковский, это опера каких-то других авторов. Этот длиннющий стол от портала до портала, который стоит весь спектакль, вызывает большой вопрос. Сначала он зрительно утомляет, а потом и раздражает. Понятно, что это большой подарок для постановочной части, не надо все время переставлять декорации. Но, все-таки, спектакли ставят для публики, а не для удобств постановочной части. Кроме того, создается впечатление, что режиссер не очень внимательно ознакомился с либретто оперы. К примеру: сцена письма Татьяны. Непонятно, почему Татьяна стала писать письмо в столовой. Как это девушка, которая, конечно, боится, что ее замысел раскроется, стала бы вот так открыто писать письмо в столовой. А если кто войдет? По тем временам писать письмо мужчине и открываться в своих чувствах к нему – это позор. Конечно, либреттист Константин Шиловский это прекрасно понимал, и поэтому у него Татьяна писала письмо ночью и в своей спальне, чтобы никто не мог это увидеть. Смотрим далее. Татьяна поет: «Дай, Няня, мне перо, бумагу, да стол придвинь, я скоро лягу». Сразу возникает боязнь за Няню, как же она, старенькая, сможет сдвинуть этот огромный, длиннющий стол? Не проще было бы Татьяне самой придвинуться к столу? Так оно, конечно, и случилось. Но тогда зачем было просить ее придвинуть стол? Можно же было эту фразу Татьяны чуть-чуть укоротить. Например: «Дай, Няня, мне перо, бумагу ………я скоро лягу». Тогда сценическая логика не была бы нарушена. А Петр Ильич, думаю, не обиделся бы. Но и это не все. Утром приходит Няня. Куда она приходит? В Спальню? Нет, она приходит все в ту же столовую и поет «Пора, дитя мое, вставай». А почему она пришла в столовую? Она что знает, что Татьяна часто спит в столовой? Может быть, она знает, что у Татьяны «не все дома»? Но,
