– Ваша правда, матушка Марья Алексевна, сама всё видела. Третьего дня на детском балу у Трубецких, Ивана Дмитрича и Катерины Александровны, перед танцами забавлял ваш Саша всех эпиграммами, а как музыка заиграла и полонез объявили, уселся в углу и ни с места. Кругом танцуют, а он сидит один, о чём – то думает. Сушков Николай Михалыч с детьми припоздал. Только они вошли, внук Ваш сорвался и полетел его Сонечку на вальс звать. Развеселился, глаза заблестели, с другими стал танцевать – с Софьюшкой Трубецкой, с Клеопатрой моей, с Анночкой Зеленской, а котильон снова с девочкой Сушковой.
– Соню Сушкову внук давно отличает. Стишки он годков с шести пишет, матушка Лизавета Петровна. Оттого задумчив ни с того ни с сего бывает, рассеян, вещи то в гостиной забудет, то в библиотеке, то ещё где. Сочинения свои, правда, прячет, только Оленьке показывает да иногда Василию Львовичу. Дядя с ним занимается. Недурные, говорит, стихи у внука выходят. Только баловство всё это, учёба куда важнее. А нынешний день, поглядите, тетрадку свою здесь оставил. – Марья Алексеевна вынула из стопки книг растрёпанную синюю тетрадь и раскрыла её. – Ну вот, опять стихи. По – французски больше. Так неаккуратно пишет: вымараны слова многие, над ними другие этажами надписаны, кляксы кругом, поля изрисованы. Не разберёшь толком. Как сочиняет, всё перья грызёт и обглодками пишет, что курица лапой… Да и не стану читать. Прошлый год гувернёр посмеялся над стихами внука, так он разобиделся, тетрадь в печку бросил и заплакал, – с этими словами она положила Сашину тетрадку обратно в стопку книг.
Со двора послышался звон колокольчиков и утих.
– Зять с внучатами с катания вернулись, – заключила Марья Алексеевна.
– Матушка, едва не забыла. Вот книга, о которой Вы просили давеча. – Елизавета Петровна вынула из сумки и положила на стол первый том «Истории Российской» Василия Никитича Татищева. – Пусть Ваш внук читает, сколько надобно. У меня ещё экземпляр труда прадеда моего есть.
– Премного благодарна. У нас другие тома имеются, а этот запропастился куда – то. Верно, дочь или зять кому отдали, а те не вернули. Теперь ищи ветра в поле.
В дверях, лёгок на помине, появился Саша, румяный после катания, вихрастый, в мятой рубашке. Увидев Елизавету Петровну, он смущённо поздоровался:
– Бонжур, мадам! – мальчик поклонился и поцеловал изящную ручку гостьи.
– Здравствуй, здравствуй, Саша. Вот взгляни, что я тебе привезла, – Елизавета Петровна указала на том «Истории Российской». – Не ленись, готовься старательней к вступительным испытаниям.
– О, мерси боку, мадам! – воскликнул благодарный мальчик, взял книгу и стал её листать, но потом, вспомнив, зачем пришёл, озабоченно спросил у Марьи Алексеевны:
– Бабушка, Вы не находили здесь моей тетрадки по… по истории, синей такой?
Марья Алексеевна, делая вид, будто не знает, о какой тетрадке идёт речь, нарочно пошарила по столу, взяла тетрадь со стихами и отдала Саше:
– Вот чья – то тетрадь. Может, твоя по истории?
– Она самая, по истории! – обрадовался Саша. – Спасибо, бабушка! Ну я пойду?
– Ступай, Господь с тобой.
– Оревуар, мадам, – попрощался Саша с Елизаветой Петровной.
Он резко повернулся к двери. Толстый том Татищева остался у него в руках, а синяя тетрадь выскользнула на пол, и один листок из неё отлетел к ногам Марьи Алексеевны.
Бабушка подобрала его, с любопытством взглянула, улыбнулась и, отдавая внуку, полушутя – полусерьёзно пожурила его:
– Экой ты шалун, Сашка. Помяни моё слово, не сносить тебе своей головы!
Когда отрок вышел, гостья спросила:
– Что там, матушка Марья Алексевна, нарисовано было на листке? Вроде, игральная карта?
– Бубновый валет, матушка Лизавета Петровна. Да только это не карта, а карикатура на гувернёра Шеделя, коего я на днях уволила. Внук представил его валетом с большой рюмкой вместо секиры. Нос, вино и знак бубновый красными чернилами раскрасил. Озорник!
– Статочное ли это дело, чтоб карикатуры на учителей рисовать?
– Да им разве укажешь? И внук, и внучка, коль вздумается, кого угодно нарисуют. Правду сказать, толку от француза этого было чуть. Учитель он так себе, а выпить любит да в картишки с дворнёю перекинуться на полушки и копейки. Сядет играть под мухой, они его в дурачках и оставят. Давеча, выпивши хорошенько, пришёл ко мне жаловаться, будто Никита с Васей обманом у него двугривенный выиграли, а они мужики праведные, шельмовать не станут, Бога побоятся. Осерчала я и сразу рассчитала Шеделя.
– И правильно, матушка. Дурной пример детям и дворне ни к чему. Кто ж теперь внукам Вашим преподаёт?
– Батюшка Александр Иваныч Беликов третий год учит русскому языку, арифметике, Закону Божьему и прочим наукам. Мисс Белли даёт уроки английского. И Василий Львович занимается со старшим внуком французским и словесностью.
Услышав знакомые колокольчики, гостья засобиралась домой и стала просить прощения – по старинному обычаю это начинали делать за два – три дня до Прощёного воскресенья:
– Пора мне, матушка Марья Алексевна. Простите меня, коль что не так делала.
– Бог простит, матушка Лизавета Петровна. Простите и Вы меня.
– Бог простит.
– Может, останетесь откушать с нами блинов с лососиною?
– Благодарю, матушка, да уж тройка моя у ворот. В другой раз угощусь. Милости прошу Вас пожаловать к нам с внуками на урок танцев. Господина Иогеля супруг мой пригласил на завтра к двум часам пополудни.
– Непременно будем! Доброго пути, матушка Лизавета Петровна.
– До свиданья.
Проводив гостью, Марья Алексеевна велела накрывать на стол и вышла справиться о самочувствии дочери. Проходя мимо Сашиной комнаты, через приоткрытую дверь бабушка приметила, что внук сидит у окна, погрузившись в чтение «Истории Российской».
Последние месяцы в Москве
На второй неделе Великого поста супруги Пушкины по хорошей зимней дороге приехали в Петербург. Сделав визиты старым знакомым и родственникам, стали разузнавать об иезуитском коллегиуме. Сергей Львович обратился к молодому директору Департамента духовных дел иностранных исповеданий Александру Ивановичу Тургеневу, которого знавал ещё юношей. Тот посоветовал ему устроить старшего сына в совершенно новое учебное заведение – Лицей, открывающийся осенью в Царском Селе. Тургенев познакомил Пушкиных с уставом Лицея, опубликованным при указе Сената от 11 января 1811 года. «Учреждение Лицея имеет целью образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной и составленного из отличнейших воспитанников знатных фамилий», – прочли родители в первом пункте.
