Едем на Гумрак. Белая мертвая пустыня с черными громадами застывших танков. Промелькнула деревенька — за снеговыми сугробами не так заметны разрушения. Тишина. Выехали в поле. Ветер упруго бьет в лицо, бросая снежинки в глаза. Вот опять мертвая пустыня с черными громадными танками со свастикой. Застыли в неподвижности, вперив в небо стволы пушек, остовы самолетов с белыми крестами, приподняли крылья, как бы стараясь улететь. Трупы врага, припудренные снегом, в разных позах. Одни как бы защищаются, а вот из-подо льда торчат голова и поднятые руки. Но нет никому пощады — ни технике, ни изобретателю: зачем вы здесь? Вот лошадь в пылу бега, а рядом всадник выделяется черным пятном на снегу, часть орудия, ящик. И все это опутано кровавыми кишками. А вот раскинут патронташ: блестят красотой ровно уложенные патроны, сияют в лучах солнца. Они одни здесь живые. А вон в логу черные силуэты машин, их так много. С дороги сойти нельзя — мины. Встретили машину из штаба армии. Нам рассказали, что 15 января под Большой Россошкой в трех сараях был немецкий госпиталь.
Все раненые немцы уже окоченели, лежали белые трупы с открытыми глазами, некоторые протягивали руки. Сильнейшие морозы, глубокие снега, ветер, голод. Немцы сбежали. Они знали, сколько всего натворили на нашей земле. Но раненые…
25 января с врачом Шагиной направлена в 126-й полк связи — обследование на форму 4 (вшивость). Видно, узнали о прибытии медиков и устроили банный день. С большим удовольствием вымылись. А по прибытии в батальон получила трое суток ареста от капитана Лерман. Без разрешения мылись.
31 января командующий фашистской армией генерал Паулюс пленен. 2 февраля окончилась Сталинградская битва. Раненых еще много. 3 февраля 43-го года — приказ комбата майора Шафран В.С. - капитан медслужбы Раздьяконов Аркадий Михайлович, врач Терентьева Людмила из Москвы, два санитара из легкораненых и я направлены в Паньшино, «малое колечко» около Сталинграда. Едем на машине, солнце чуть теплее, а ветер холодный. Проезжаем по мосту, перекинутому на высокие берега. Внизу, на заснеженном льду, лежат трупы немцев. Снизу вверх, по крутому берегу — везде скрюченные фигуры врага. Был бой. Не помогло награбленное тряпье. Санитар, мальчишка из легкораненых, встает в машине и кричит, подняв руки: «Хороша наша русская земля! Хороша наша русская зима!» Он рад концу войны в Сталинграде. И мы все рады, но что еще впереди?..
По дороге встречаются немцы, они идут по одному, группами. Встречаются наши уходящие войска. Враги поднимают руки и кричат: «Нах Москау, Сталин!» Видно, им уже передали приказ товарища Сталина — пленных не стрелять! В грязных шинелях, в эрзац-ботинках с головами, закрученными поверх пилоток русскими платками, шалями, детскими одеялами. Награбили??? Выполняя приказ Гитлера уничтожать всех — и детей и стариков — во имя чистоты германской нации. Из какой кроватки выхватил фашист одеяльце, чье дитя убил?! С чьей матери сорвал пуховый платок? Сколько зверства и горя принесли нам? Зачем вы здесь?..
А вот и «сталинградское колечко» Паньшино. Вокруг все деревни сожжены, уничтожены жители. Большие землянки. Как кроты в норах живут враги. В запахе нечистот, неопрятны. Лежат все вповалку, вшивы, обморожены. Эпидемия тифа и лютая зима делают свое дело. Больных и обмороженных машинами направляю в спецгоспиталя, а умерших — в ров. На нарах в большой палате лежат плотно. Иногда
появляется оружие, и немцы уничтожают друг друга. Перед нашим приездом ранили приставленного к ним пехотинца. Разбирался особый отдел. Отобрали группу пленных и расстреляли на глазах у всех.
Нам приказали занять недостроенный рубленый дом с печкой. Кашу привозили вовремя. Пока стоят холода, фашисты ходят на отмороженных ногах, в госпиталь ехать отказываются. Боятся. Ведь они сами всех больных уничтожали. Если нечаянно зацепишь за отмороженную ногу, раздается звон. Но как только потеплеет, начнутся гангрена и эпидемии, а этого мы не должны допустить.
— Сестрица! Стойте, на вас немецкая вошь ползет!
— А почему немецкая?
— Со свастикой на спине!
Нужна дезинфекция в палатке среднего офицерского состава. Тесно на нарах. Всех вывели на улицу. Санитары убирают на нарах. Принесли мне массу серийных фотографий. На одних пленные красноармейцы до и после экзекуции. Партизаны и расправа над ними. А вот семья в деревенском доме: старик с седой бородой, его домочадцы — дети, женщины. Второй снимок: на улице без шапок, ветер треплет седины, а малыши прячутся за юбку женщины. Третий снимок — лежат в крови малыши, женщина на коленях рыдает. Еще снимок. Убиты женщина и подростки. А сбоку на всех фото стоят с пистолетами улыбающиеся бравые офицеры.
— Чьи карточки?
Все молчат.
А вот авторучка — внутри жидкость. Это бактерии, которые весной должны были занести в воду. Часы со взрывателем.
Смотрю на фашистов. В них не узнать тех откормленных убийц. Как же я их ненавижу, злодеев!
После дезинфекции пригласили всех на нары. В большой палатке с печуркой высшие офицерские чины, во второй палатке с маленькой печуркой чехи. Не зная языка, трудно общаться с ними. Молоденький чех немного знает русский и немецкий, переводит. Немцы требуют медикаменты, шприцы. Все время что-нибудь требуют. А здесь война кончилась. Тылы уехали, и ничего нет.
Из палатки утром вынесли молоденького офицера — начинался тиф. Чех-переводчик сказал, что его придушили, чтобы всех не заразил. Из второй палатки чех — пожилой врач просит разрешения перевестись в немецкую палатку, там теплее и не так тесно. Я разрешаю, ввела его в палатку, прошу перевести, что ему нужно тепло, простуда, и суставы болят. Веду чеха-врача за рукав к печке. Кто-то сзади выдернул пистолет, держат крепко за руки, холодная костлявая рука взяла за горло, и я, теряя сознание, слышу, как кричит переводчик. Меня сильно тряхнули (спокойная немецкая фраза) и вытолкнули из палатки. В глазах мелькают искры, красные круги и адская боль в голове. Да горите вы ярким огнем, чтобы я еще раз зашла в палатку. Пистолет в кармане. Наутро вынесли чеха-врача из палатки. Чех-переводчик заплакал… Какие же фашисты звери!
За нашим домом большие землянки вырыты, в них живут пленные солдаты. Туда я хожу после обеда. Фашисты со мной не разговаривают, изредка кто-нибудь скажет «хлеб!», но тут же выскочит старший, ударит, и разнесет смельчака. Все стоят по стойке «смирно». Еда два раза в день, когда привозят кухню. Первые два котелка наполняют нам, а потом пленным. По утрам приезжает машина и увозит в специальный госпиталь тяжелобольных и раненых, умирающих от обморожения ног. Пленные неохотно соглашаются уезжать, стараясь не попадаться на глаза. Но там, в госпитале, лучше кормят, и врачи делают все возможное, чтобы спасти чьих-то отцов и сыновей.
