Весной 1933 года Бен-Гурион садится в Александрии на корабль и отправляется в Восточную Европу, где находится наибольшая концентрация евреев и сионистов. Он прекрасно знает, что в этой решающей борьбе самыми серьезными противниками будут ревизионисты. Как и в предвыборной кампании, это будет дуэль Жаботинского с Бен-Гурионом.
За три с половиной месяца до выборов делегатов конгресса Бен-Гурион вихрем обрушивается на еврейские общины Восточной Европы. 9 апреля 1933 года он, согнувшись под тяжестью документов, памфлетов, статей и планов действий, сходит на платформу варшавского вокзала; его записные книжки полны сведениями и диаграммами, отражающими число избирателей в различных странах Европы и распределение голосов среди различных сионистских партий на трех предыдущих конгрессах. Не теряя ни минуты, он бросается в наступление: переезжая из города в город, вместе с местными руководителями он проводит собрания, которые порой длятся ночь напролет; выступает на бесчисленных митингах, создает комитеты действия, мобилизует армию добровольцев, раздает пропагандистские брошюры, заполоняет различные издания статьями. Никогда еще не было предвыборной кампании, которая велась бы в таком темпе и с таким пылом.
Но и этой порой чрезмерной энергии ему едва хватает на поддержание собственной дьявольской активности. В Литве, Эстонии, Латвии и польских провинциях он уже на исходе сил. «Одним махом я пересек всю Галицию, — пишет он Пауле, — кажется, я сделан из стали». Его сторонники оказывают посильную финансовую поддержку кампании, но в каждом письме к Пауле он жалуется на нехватку средств и отсутствие рядом друзей. Заметив, что товарищи по Центральному комитету до сих пор не понимают всей важности проводимой кампании, он почти совсем падает духом. Он все время опасается, что во главе сионистского движения может стать «еврейский фашизм», и не упускает случая свести счеты с Жаботинским, которого называет «дуче».
Выступая на первом митинге, он сравнивает его с Гитлером, называет ревизионистов «выродками», использующими «сенсационализм» и настраивающими народ против трудящихся. Что касается организуемых в Польше ревизионистами групп самозащиты («Солдатский союз»), то он пишет о них как о «банде неучей, не имеющей ничего общего с сионизмом и тесно связанной с бандитским миром — ворами и сутенерами». Ему отвечают не менее резкими формулировками, клеймя его как «английского агента» и разработчика пакта между Сталиным, Гитлером и Бен-Гурионом! Эти колкости перерастают в лютую ненависть, которая вскоре начинает сопровождаться актами насилия. По мере приближения даты выборов на митингах все чаще и чаще возникают драки, а Бен-Гуриона забрасывают камнями и тухлыми яйцами. В самых «неблагонадежных» местах его окружают телохранители — крепкие мужчины из числа членов партии, которые расчищают ему дорогу, раздавая тумаки воинствующим членам «Бетара» и коммунистам. Он пишет в своем дневнике: «Когда в своем выступлении я принялся за Жаботинского, какой-то ревизионист заорал: «Хватит врать!» и наступила страшная суматоха; произошел обмен ударами, и смутьянов выгнали».
Вопреки всему этому боевой дух Бен-Гуриона крепнет, он чувствует, что завоевывает общественное мнение. Все более и более многочисленные толпы рвутся на его собрания и встречают его овациями. Но неожиданное событие окажет существенное влияние на ход выборов: 16 июня 1933 года в Тель-Авиве таинственно погибает известный лидер социалистов Хаим Арлозоров. Преступление приписывается экстремистски настроенным ревизионистам. Его гибель глубоко потрясла весь еврейский мир: это первое политическое убийство за все время существования сионистского движения. Бен-Гурион и его социалисты одерживают блестящую победу, набрав 44,6 % голосов, тогда как ревизионистам едва удается собрать 16 %. Уезжая из Польши в Прагу для участия в конгрессе сионистов, Бен-Гурион уверен, что палестинские трудящиеся выразят поддержку сионистскому Исполнительному комитету и возьмут в свои руки рычаги управления движением.
Летом 1933 года 48-летний Бен-Гурион, поднимаясь на трибуну XVIII конгресса, с удивлением слышит адресованные ему продолжительные овации. Вероятно, он еще не понял, что стал «неоспоримым лидером социалистического крыла». Он не надеется быть избранным в состав Исполнительного комитета, но силой обстоятельств дело принимает иной оборот. Все признают его достоинства, восхищаются политической хитростью и ловкостью, отдают должное его авторитету и считают, что только он, и никто другой, соответствует высокому посту в Исполнительном комитете. Так решается вопрос о его избрании. Однако будучи человеком осторожным, он выдвигает пять условий: он не примет министерского портфеля, будет работать в Исполнительном комитете только два дня в неделю, останется генеральным секретарем «Гистадрут», сохранит местом жительства Тель-Авив и пробудет на этом посту не более двух лет.
Избрание в Исполнительный комитет коренным образом изменяет стиль его жизни. Теперь в его квартире в Тель-Авиве стал привычным и необходимым телефонный аппарат, который в начале 30-х годов в Палестине он считает символом роскоши. «Хагана» (подпольное движение самообороны «Еврейского агентства») обеспечивает его телохранителем, а начальник британской полиции предоставляет ему постоянную группу сопровождения. Он с головой погружается в изучение проблем сионистского движения, проявляя особенный интерес к политическим вопросам, над которыми работает вместе с Моше Шаретом. (Шарет носит фамилию Шерток и примет имя Шарета только после создания государства Израиль. — Прим. авт.).
Выступая на конгрессе 1933 года, Бен-Гурион подчеркнул необходимость срочного ускорения процесса иммиграции в Палестину. Он обеспокоен судьбой еврейского сообщества в Европе и со свойственной ему настойчивостью призывает британские власти к принятию соответствующих мер. Сэр Артур Уокоп, любезный джентльмен с изысканными манерами, не был готов к отражению мощной атаки нового сионистского лидера. Только человек без сердца или отпетый враг сионизма (а Уокоп не был ни тем, ни другим) мог устоять перед агрессивным поведением Бен-Гуриона. Вопрос был решен наполовину, и когда это стало возможным, сезонная эмиграционная квота была превышена. Поскольку британские власти установили квоту в соответствии с «экономической возможностью абсорбции» страны, Бен-Гурион превратился в настоящего эксперта и не замедлил узнать, сколько рабочих можно было бы трудоустроить на апельсиновых плантациях или на заводе, сколько поселенцев готов принять каждый киббуц. Он вникал в каждую мелочь и бился насмерть за каждый сертификат.
