Ознакомительная версия.
Своего любимого Достоевского там читать не мог. Мрачно. Таскал за собой фантастику. Брэдбери. Кто хочет жить вечно? Никто.
Но ведь было же. Было! Помню... В тюрьме мне показали главаря, как мы тогда называли, банды. Лежит на железной кровати и читает... Знакомый книжный переплет... Ленин: "Государство и революция"... "Жаль, - сказал, не успею прочитать. Может, мои дети прочтут..."
Сгорела школа. Осталась одна стена. Каждое утро дети приходят на урок и пишут на ней угольками, оставшимися после пожара. После уроков стену белят известью. И она снова похожа на чистый лист белой бумаги...
Привезли из "зеленки" лейтенанта без рук и без ног. Без всего мужского. Первые слова, которые он произносит после шока: "Как там мои ребята?.."
За все заплачено. И мы заплатили больше всех. Больше вас.
Нам ничего не надо, мы все прошли. Выслушайте нас и поймите. А все привыкли к действию - дать лекарство, дать пенсию дать квартиру... Это "дайте" оплачено дорогой валютой - кровью. Но мы к вам на исповедь пришли... Мы исповедуемся... Не забудьте о тайне исповеди..."
Военный советник.
"Нет, все-таки хорошо, что так кончилось. Поражением. У нас глаза откроются...
Невозможно рассказать все, как было. Это иллюзия. Было то, что было, после чего осталось то, что я увидел и запомнил, уже только часть от целого, а дальше появится то, что смогу рассказать. А ради кого? Ради Алешки, который умер у меня на руках - восемь осколков в живот. Мы спускали его с гор восемнадцать часов. Семнадцать часов он жил, на восемнадцатом - умер. Ради Алешки вспомнить? Но это только с точки зрения религии человеку что-нибудь нужно. Я больше верю, что им не больно, не страшно и не стыдно. Тогда зачем ворошить? Хотите узнать у нас о каких-то идеалах? Вы, наверное, принимаете нас за других? Поймите, трудно в чужой стране, воюя неизвестно за что, приобрести какие-то идеалы. Там мы были одинаковыми, но не были единомышленниками. Одинаковыми нас делало то. что мы могли убить и убивали. но случаю ничего не стоило поменять местами тех, кто там был, и тех, кто там не был. Мы все разные, но мы везде одинаковые - и там, и здесь.
Помню, в шестом или седьмом классе учительница русской литературы вызвала к доске:
- Кто твой любимый герой: Чапаев или Павел Корчагин?
- Гек Финн.
- Почему Гек Финн?
- Гек Финн, когда решал, выдать беглого негра Джимма или гореть за него в аду, сказал себе: "Ну и черт с ним, буду гореть в аду", но Джимма не выдал.
- А если бы Джимм был белый, а ты красный? - спросил после уроков Алешка, мой друг.
Так всю жизнь и живем - белые и красные, кто не с нами, тот против нас.
Под Баграмом зашли в кишлак, попросили поесть. По их законам, если человек в твоем доме и голодный, ему нельзя отказать в горячей лепешке . Женщины посадили нас за стол и покормили. Когда мы уехали, этих женщин и их детей кишлак до смерти закидал камнями и палками. Они знали, что их убьют, но все равно нас не выгнали. А мы к ним со своими законами... В шапках заходили в мечеть...
Зачем заставлять меня вспоминать? Это все очень интимное: и первый мой убитый, и моя собственная кровь на легком песке, и высокая труба верблюжьей головы, качнувшаяся над мной прежде, чем я потерял сознание. И в то же время я там был, как все. За всю жизнь я один лишь раз оказался быть, как все... В детском садике нас заставляли браться за руки и ходить парами, а я любил гулять один. Молодые воспитательницы какое-то время терпели мои выходки, но скоро одна из них вышла замуж, уехала, вместо нее к нам привели тетю Клаву.
- Бери за руку Сережу, - подвела ко мне другого мальчика тетя Клава.
- Не хочу.
- Почему ты не хочешь?
- Люблю гулять один.
- Делай, как делают все послушные мальчики и девочки.
- Не буду.
После прогулки тетя Клава раздела меня, даже трусики сняла и маечку, отвела и оставила на три часа в пустой темной комнате. Назавтра я шел с Сережей за руку, я стал, как все. В школе - класс решил, в институте - курс решил, на заводе - коллектив решил. Всюду за меня решали. Мне внушили, что один человек ничего не может. В какой-то книге наткнулся на слова "убийство мужества". Когда отправлялся туда, во мне нечего было убивать: "Добровольцы, два шага вперед". Все два шага вперед, и я - два шага вперед.
В Шинданде видел двух помешавшихся наших солдат, они все время "вели" переговоры с "духами". Они им объясняли, что такое социализм, по учебнику истории за десятый класс... "А дело в том, что идол был пустой, и саживались в нем жрецы вещать мирянам". Дедушка Крылов. А однажды в школу, мне лет одиннадцать было, пришла "тетя Снайпер", которая убила семьдесят восемь "дядей фрицев". Вернулся домой, заикался, ночью поднялась температура. Родители решили: грипп. Заразная болезнь. Неделю дома просидел. Любимого своего "Овода" читал.
Зачем заставлять меня вспоминать? Я свои довоенные джинсы, рубашки не смог носить, это была одежда чужого, незнакомого мне человека, хотя она сохранила мой запах, как уверяла мать. Того человека уже нет, он не существует. Этот другой, который теперь я, носит только ту же фамилию. Но не пишите его фамилию... Мне все-таки нравился тот первый человек. "Падре, спросил Овод у Монтанелли, - теперь ваш Бог удовлетворен?" Кому мне бросить эти слова? Как гранату..."
Рядовой, артиллерист.
"Как я сюда попала? Очень просто. Верила всему, что писали в газетах. Я себе говорила: "Раньше подвиги совершали, были способны на самопожертвование, а теперь наша молодежь никуда не годится. И я такая же. Там война, а я себе платье шью, прическу новую придумываю". Мама плакала: "Умирать буду - не прощу. Я не для того вас рожала, чтобы хоронить отдельно руки, ноги".
Из первых впечатлений? Пересылка в Кабуле - колючая проволока, солдаты с автоматами, собаки лают. Одни женщины. Сотни женщин. Приходят офицеры, выбирают, кто посимпатичнее, помоложе. Откровенно. Меня подозвал майор:
- Давай отвезу в свой батальон, если тебя не смущает моя машина.
- Какая машина?
- Из-под груза "двести"... - Я уже знала, что "груз двести" - это убитые, это гробы.
- Гробы есть?
- Сейчас выгрузят.
Обыкновенный КамАЗ с брезентом. Гробы бросали, как ящики с патронами. Я ужаснулась. Солдаты поняли: "Новенькая". Приехала в часть. Жара шестьдесят градусов. В туалете мух столько, что могут поднять тебя на крыльях. Душа нет. Я - единственная женщина.
Через две недели вызвал комбат:
- Ты будешь жить со мной...
Два месяца отбивалась. Один раз чуть гранатой не бросила, в другой - за нож ухватилась. Наслушалась: "Выбираешь выше звездами... Чай с маслом захочешь - сама придешь..." Никогда раньше не материлась, а тут:
- Да вали ты отсюда...
У меня мат-перемат, огрубела. Перевели в Кабул, дежурной в гостиницу. Первое время на всех зверем кидалась. Смотрели как на ненормальную.
Ознакомительная версия.
