Наступила ночь.
План операции выполнялся строго и точно. С помощью веревок и железных кошек матросы один за другим поднимались по свесившимся в воду конструкциям взорванного пролета. Вскоре на уцелевшую часть моста подтянули и пулеметы. На флангах шла горячая перестрелка. Аргунцы вплавь форсировали Онон и ударили на врага с тыла. К утру на правый берег реки переправился весь отряд. Высоты были очищены от противника.
Отступая, Семеновцы бросили на железной дороге состав с оружием, провиантом, снаряжением и фуражом. Несколько раз они пытались подойти к составу на бронепоезде, чтобы увезти его, но расположившаяся на высотах наша артиллерия меткими выстрелами не позволила противнику приблизиться к вагонам.
Долго белогвардейцы не могли оправиться от разгрома у Оловянной. Атакованные одновременно с фронта и тыла, они, неся большие потери, отходили на юг. Упорные бои шли по всему фронту. Революционные войска под руководством Лазо освобождали одну станцию за другой. 2 июня была занята станция Бырка, в тридцати трех километрах от Оловянной. Через три дня командующий сообщил о том, что «на Восточно-Забайкальском фронте наши казачьи части очистили от семеновских банд все станицы на восток от железной дороги, исключая Абагайтуй».
Наступая и преследуя врага, наши части вслед за Оловянной последовательно заняли станции Борзя, Даурия и Шарасун, подошли к Мациевской.
Мациевская…
Последний бросок… Его успех решает полное очищение советского Забайкалья от белогвардейцев.
Но враг оказал здесь упорное сопротивление. Он принял все меры, чтобы удержаться в Мациевской, подтянул сюда много артиллерии, кавалерии, пехоты. У революционных войск создалось очень тяжелое положение. На винтовку оставалось всего лишь по два-три патрона, снаряды были на исходе. Немало крепких слов сыпалось по адресу нерасторопных работников военных отделов Центросибири и Читинского областного совета, не сумевших вовремя обеспечить фронт необходимым снаряжением.
Лазо старался подбодрить, успокоить товарищей, хотя и сам в душе разделял их возмущение.
— Потерпеть немного придется, — говорил он. — Получены сведения, что в Чите начали производить патроны. Есть телеграмма, что нам выслан вагон с боеприпасами с Дальнего Востока — не сегодня-завтра подойдет.
«Сегодня-завтра… Ну, а что делать сейчас?.. Ведь если Семеновцы узнают, что нам нечем воевать, они перейдут в наступление и тогда… Кто знает, чем это может кончиться!..»
К счастью, вскоре прибыли вагоны с патронами и снарядами. Началась подготовка к штурму Мациевской.
Бои шли упорные, жестокие. Трескотня пулеметов и ружейных залпов заглушалась мощным гулом рвущихся снарядов. Крики «вперед», «ура» сливались со стонами раненых в рукопашных схватках кавалерии и пехоты. Лазо видели и у артиллерийских батарей, и в отрядах конницы, и среди пехотинцев, которых он личной храбростью и бесстрашием увлекал на решительные атаки в самых опасных местах боевых действий.
Несколько раз станция переходила из рук в руки, В конце концов Семеновцы оставили Мациевскую.
Противник откатывался к станции Маньчжурия и у самой границы остановился на высоте Пятиглавой, или по-бурятски Тавын-Тологой. Это была выгодная и почти неприступная позиция. Выбить отсюда врага оказалось очень трудно.
Ознакомившись с положением и хорошо изучив подступы к Пятиглавой, Лазо вместе со своим штабом начал разрабатывать план штурма Тавын-Тологоя и дал приказ командирам тщательно к нему подготовиться, На это понадобилось несколько дней.
Наступило временное затишье.
Воспользовавшись тем, что политическая работа в войсках была поставлена еще слабо, предатели и шпионы, пролезшие в части, повели разговоры о том, что довольно воевать.
— Семеновцы теперь долго не опомнятся от разгрома, и вполне можно отдохнуть от фронтовой жизни.
— Мы тут воюем, а дома, поди, с голоду умирают, никто не хочет о нас заботиться, — шептали они, бросая клич: — По домам!
Эти речи о женах, детях, нужде, о домашнем горе производили на многих большое впечатление… В одном из отрядов Копзоргаза о возвращении домой заговорили открыто, громко, не стесняясь. Бойцы поднимались, затягивали ремни, гремели котелками, кружками, манерками, вскидывали на плечи винтовки. Напрасно командиры пытались их задержать. Казалось, ничто и никто не в состоянии был остановить уходивших.
Об этом сообщили Лазо.
В самый острый и напряженный момент, когда командиры в отчаянии и растерянности пытались то криками и угрозами, то просьбами и обещаниями предостеречь своих бойцов от непродуманных действий, а те ворчали и продолжали готовиться в путь-дорогу, неожиданно появился в отряде командующий.
— Ну что, друзья? По домам? — спокойно, но строго спросил он.
Наступила тишина. Кое-кто сбросил на землю вещевой мешок, кое-кто снял с плеча винтовку и опустил глаза.
— И я бы не прочь дома на печке с молодой женой посидеть, — продолжал Лазо. — Рановато только. Поймите, товарищи. — Его голос звучал все громче и громче и слышен был далеко вокруг.
Послушать командующего подошли и бойцы расположенных рядом других отрядов.
— Мы пока не уничтожили врага. Да, мы нанесли ему поражение, но он еще на нашей территории. Он пускает в ход виселицы, пытки и расстрелы, засылает к нам шпионов и доносчиков. Не успокаиваться нам надо, а собирать свои силы для дальнейшего удара и разгрома семеновской банды. Только враги трудящихся могут ставить сейчас вопрос о том, чтобы итти по домам. Подумайте хорошо, что это значит. Когда мы отойдем от наших позиций, семеновские банды вновь двинутся на наши поселки и станицы. Разве вы забыли, как они насиловали наших жен, сестер, матерей, как грабили народное добро и разоряли наши хозяйства? Тысячами новых могил отметят белобандиты ваш уход с фронта.
— Уйти теперь — значит предать революцию, — говорил он. — Не домой нам надо уходить, а хорошо подготовиться и решительным ударом уничтожить японо-семеновскую контрреволюционную банду. С нами партия большевиков! С нами товарищ Ленин!
Обращаясь к тем, кто собирался уходить, Лазо сказал:
— Вы хотите повторить ошибку героев Парижской Коммуны, которые, не уничтожив окончательно врага, упоенные своей победой, дали возможность негодяю Тьеру собрать силы и этим проиграли Коммуну. Кто хочет победы, тот останется и а фронте.
Несколько мгновений длилось молчание. Затем все закипело. Послышались возбужденные, страстные возгласы. Бойцы потрясали оружием.
