Но меня все-таки окликнули по имени и отчеству. Передо мной оказалась бывшая партизанка Ялтинского отряда Александра Михайловна Минько; рядом стояла незнакомая женщина.
Александра Михайловна представила ее:
- Людмила Ивановна Пригон... Да ты наверняка о ней-наслышан.
Пригон?.. Пригон... Фамилию я, кажется, слышал давно, очень давно. Но в связи с какими событиями?
- Кореизская больница, тысяча девятьсот сорок второй год, подсказывает Александра Михайловна.
- Доктор инфекционной больницы, да?
Людмила Ивановна улыбнулась и протянула руку.
- Ее исключили из партии! - сказала Александра Михайловна. - Можешь помоги.
Ей, Людмиле Пригон, орден надо давать, а у нее отобрали партийный билет!
Что я могу сделать?
И все-таки я попытался помочь Людмиле Ивановне. Добрался до обкома партии. Там ничего конкретного не обещали, но были вежливы и посоветовали:
- Пусть она не спешит, работает. Врачу дело найдется. Поживем увидим. Будет душу вкладывать в работу - ворота ей в партию открыты.
Как мог, я успокаивал Людмилу Ивановну. Хотелось знать подробности ее жизни в дни оккупации, добыть конкретные факты, которые подтвердили бы, что она достойна лучшей участи, но я мало в чем преуспел. Она качала головой, с грустью говорила:
- Это теперь ничего не значит! Не поверят...
А я факт за фактом восстанавливал ее биографию...
Предвоенные годы...
Людмила Пригон молода, скромна, воспитана в спокойной и уравновешенной семье служащего. Она врач, ее уважают, у нее отличное здоровье. Что еще надо?
Ее, совсем молодую, избрали депутатом местного Совета. Сидит на сессиях рядом с директором своего санатория, очень уважаемым человеком, Михаилом Абрамовичем Шаевичем, к ней обращаются по имени и отчеству, ее избирают в депутатскую комиссию. А через год сам Михаил Абрамович рекомендует ее в ряды кандидатов партии, ручается за нее.
Война, Людмила Пригон - врач медсандивизиона кавалерийской дивизии. Синяя юбка, армейские сапоги, гимнастерка, бекеша, попона и седло, смирная лошаденка и непроходящая боль в суставах от бесконечных маршей.
Трудно привыкать южанке к болотам и топким перелескам.. Бри, окружение, раненые, попытки поухаживать за хорошенькой врачихой...
Ей повезло - не одинока. Есть землячки. Всегда рядом медсестра из Ялты Нина Григорьевна Насонова, кремень, а не человек. Все разузнает, нужное раздобудет, правду выколотит, никому не даст в обиду.
Людмила Ивановна, так думали о ней, совсем была не для войны. Поглядят-поглядят на нее, да и спросят: а ты откуда тут взялась? .
Вон Мария - настоящая солдатка! "Мария, Мария! Марию вперед! Позовите Марию!" А киевлянке Марии всего семнадцать лет. Где-то в подлесках Мозырщины прибилась она к сандивизиону. На девичьих плечах выносила с поля мужчин, вытаскивала их из трясин, болот, могла пойти за ними к самому дьяволу в зубы, только бы спасти еще одного солдата.
Марию смертельно ранили.
Не помнит Людмила Ивановна, когда и как это случилось; то ли когда ее коллеги врачи боролись за жизнь Марии; или когда стало ясно, что борьба эта безнадежна; а может быть, в ту памятную минуту во дворе Оржицкой больницы на похоронах солдатки-киевлянки поняла: сама становится солдаткой.
Она не испугалась плена, куда неожиданно угодил весь сандивизион. Ее и землячку Насонову, которая буквально опекала подругу, переводили из одного лагеря в другой, допрашивали, держали без пищи. Она знала главное: я врач, я нужна людям. До смертельной усталости заботилась о раненых пленных, отдавала им паек...
Неожиданно подруги попали в число заложниц. Испугались, конечно, но вида не показали, мучительно соображали, как быть.
Повели на расстрел. Нашелся добрый человек и среди немцев. С сожалением смотрел на молодую женщину, потом не выдержал, оглянулся и быстро шепнул:
- Доктор, выдавайте себя за местных жителей, только за местных!
Колонну остановил офицер, с каким-то холодным равнодушием спросил:
- Есть среди вас местные жители?
- Есть! - смело откликнулась Насонова, вышла вперед, потянула за собой Людмилу Ивановну.
Офицер прдошел ближе, уставился глазами на Насонову:
- Откуда?
- Здешние, из Лубен! - уверенно ответила та. - Она врач больницы, а я медсестра.
Офицер подумал, еще раз заглянул в глаза женщинам, а потом крикнул:
- Убирайтесь прочь!
Уходили не оглядываясь, выстрелит в спину - пусть.
Их собралось четверо медичек-крымчанок: беда свела вместе.
Шли на юг.
В те дни дорога мерялась не километрами, а тем, как повезет на ней. "На кого какая планида выпадет", - так сказал крымчанкам однажды в каком-то глухом хуторке дед Сидор. Он снабдил на дорогу салом и теплыми шапками, сшитыми из попон.
- Берегите, бабы, головы! Ныне вашу сестру более всего по голове грюкают. Ничего, я добрую подкладку подложил, выдюжит и полицейскую нагайку.
Шли женщины на юг. Спали, где ночь застанет, боялись комендантского часа, человека с ружьем, питались чем бог послал. Надежда была только на добрых жалелок-солдаток. Принимали, делились бабским горем, снаряжали в дорогу.
Шли четыре женщины, пряча под тряпьем красоту, опасную в те дни спутницу. Не приведи бог попасться на глаза сытому "самостийному" полицаю или оккупанту!
Людмилу Ивановну не узнала бы мать родная: на голове шапка деда Сидора, похожая одновременно и на Капелюху и на татарский малахай. Из бекеши что-то выкроено - не то пальто, похожее на одеяло, не то одеяло, похожее на пальто.
Киев встретил взорванным Крещатиком и виселицами. Но мертвые уже не пугали.
В Крым, в Крым!
Два с лишним месяца тянулась эта дорога.
На тихой степной станции тайком забрались на платформу эшелона с паровозом, глядящим на юг. Их нашли, по ним стреляли, только выдержка Насоновой спасла им жизнь. Насонова заставила всех ползти по-пластунски.
Через день Людмилу Ивановну задержал полицай. Он ударил ее по голове и пихнул ногой. Шапка деда Сидора спасла. Насонова бросилась на него, он тесаком рассек ей лоб. Тогда четыре женщины кинулись на полицая, задушили его и бросили в густую ржавую траву.
И вот Симферополь. Он кишмя кишел офицерами, заполнен штабами, опоясан концлагерями. Патрульные строги, полицаи злы. Немцы не замечают горожан, они озабочены.
"Партизаны! Партизаны!" О них только и разговор.
Остановились у подруги Насоновой, Оли. Она ахнула, когда узнала, что Насонова и Пригон собираются в Ялту.
- И не доберетесь туда! Режим страшный. Там кругом партизаны.
Нет, только домой!
Тогда-то Людмила Ивановна впервые подумала о Шаевиче, своем бывшем директоре. Он наверняка в отряде где-то за Ай-Петри. И Алексеев, директор санатория "Субхи", свой человек, товарищ отца, должно быть, там. Не может того быть, чтобы не добралась до них.
