В свободное время Гоголь бродил по аллеям парка. Иногда он с замиранием сердца встречал Пушкина, который с сердечностью, ему свойственной, покровительствовал начинающему писателю. Легкая стремительная походка Пушкина, его тонкая, изящная фигура замечались еще издали. Гоголь присоединялся к Пушкину и сопутствовал ему в прогулке, слушал его рассказы о прочитанных книгах, домашних новостях, политических событиях. Часто он провожал его в Царское Село, в дом Китаевой, где поселился Пушкин. Робея, он отдал ему на прочтение рукопись своих «Вечеров».
По сравнению с идиллическими пейзажами Павловска Царское Село, или, как оно называлось при Екатерине, Сарское Село (по Саарской мызе), выглядело величественно и строго. Екатерининский дворец и парк стали «обиталищем» и пантеоном российской славы, как восторженно писал журналист П. Свиньин в своем очерке о Царском Селе. Зодчество и скульптура прославляли вокруг успехи русского оружия на языке мрамора и бронзы. Зеркальная гладь обширного озера, тенистые аллеи, каскады, зеленые лужайки, мраморные статуи создавали прекрасную и величественную панораму, завершавшуюся длинным и узким фасадом великолепного, поражавшего своими затейливыми линиями и украшениями Екатерининского дворца. Во дворце никто не жил. Быт не оседал сколько-нибудь прочно в его торжественных интерьерах, блестящих залах, зеркалах, поддерживаемых золочеными амурами.
В этот жаркий летний день Гоголь находился в особенно хорошем расположении духа. Пройдя через парк, он приблизился к Екатерининскому дворцу.
Когда спустился к пруду, то заметил Пушкина.
Пушкин стоял на ступеньках мраморного павильона, спускавшихся к воде, и любовался на лебедей, грациозно изгибавших ослепительно белые шеи. Он не видел Гоголя и вполголоса читал стихи, посвященные Царскому Селу, столь памятному ему с юношеских лет:
Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшей головой.
Так отрок библии, безумный расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал,
Увидев, наконец, родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
Услыхав шаги, Пушкин резко обернулся. Его лицо с рыжеватыми бакенбардами осветилось улыбкой. Он был в сером сюртуке и цилиндре.
— А, Гоголек! — ласково приветствовал он молодого друга. — Ну, что нового? Как в Петербурге?
— В Петербурге холера. Но она теперь не так опасна, хотя еще есть карантины, — почтительно отвечал Гоголь.
— В Петербурге холера, а Царское Село оцеплено! — рассмеялся Пушкин. — Так при королевских дворах бывало — за шалость принца секли его пажа.
— Приношу повинную голову, что не устоял в своем обещании и не смог захватить вашу посылку, — жалобно сказал Гоголь.
Пушкин огорчился:
— Жалко, что так получилось. Я в нее вложил для Плетнева свои повести, сочинения покойника Белкина, славного малого!
— Я никак не мог думать, — оправдывался Гоголь, — чтобы была другая дорога, не мимо вашего дома. И преспокойно ехал в намерении остановиться возле вас. Но вышло иначе. Я спохватился уже поздно. А сопутницы мои, спешившие к карантину для свидания с мужьями, никаким образом не захотели склониться на мою просьбу.
— Повинную голову меч не сечет. Следующий раз, как поедете, не забудьте захватить. Придется напечатать их анонимно. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает. Ведь русская словесность головою выдана Булгарину и Гречу.
Они пошли вдвоем к Александровскому дворцу, где проживал Жуковский. Пушкин по дороге смешно передразнивал Булгарина и Греча, показывая в лицах, как они расхваливают друг друга.
— Что же вы делали в Петербурге? — спросил он Гоголя, со свойственной ему стремительностью перейдя к новой теме.
— Заходил в типографию у Чернышева моста, справлялся, как набираются мои «Вечера».
— Так как же обстоит дело?
— Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стене. Это меня несколько удивило. Я к фактору, и он после некоторых ловких уклонений, наконец, сказал, что «штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву».
— Это хорошо. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков.
— Да, но из этого я заключаю, что я писатель совершенно во вкусе черни, — пошутил Гоголь.
«Писатель во вкусе черни!» И Гоголю показалась далекой и холодной искусственная красота царскосельских дворцов и парков, с их мрамором, бронзой, причудливой роскошью природы. Перед ним предстал храбрый и простодушный кузнец Вакула, пораженный и напуганный сказочной роскошью царицына дворца. «Выноси меня отсюда скорее!» — наказал он черту и полетел в родное село, к своей красавице Оксане, прижимая к груди царские черевички, какие ни один швец ни в одном государстве на свете не сумеет сделать!
Величественная колоннада Александровского дворца, разряженные дамы и господа, чопорно прогуливающиеся по аллеям парка, — все это отступило перед возникшей в его памяти Васильевкой, с ее смуглыми дивчинами, стройными парубками, залитыми солнцем полями. И он по памяти, словно стихи, прочел Пушкину: «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи». Гоголь замолк, как-то сразу погаснув. Пушкин, заметив его погрустневшее лицо, заговорил:
— Вы чудесно показали свежие картины мало-российской природы!..
Гоголь с радостью выслушивал похвалы Пушкина. Да, он будет писать для «черни», для кучера Грицко, для кузнеца Вакулы, для смешливой Оксаны и для всепонимающего Пушкина!
Они молча подошли к Александровскому дворцу и, поднявшись на второй этаж, оказались в апартаментах воспитателя наследника. Жуковский встретил их в халате, мягких войлочных туфлях: ему нездоровилось.
Разговор зашел о недавних событиях в военных поселениях Новгородской губернии. В этих поселениях, устроенных по проекту Аракчеева, царила палочная дисциплина, применялись свирепые наказания солдат, господствовал дикий произвол аракчеевских ставленников. Солдаты не выдержали этого ада и восстали против своих мучителей. К ним присоединились окрестные крестьяне, которые стали громить соседние имения.
