Без согласования с Москвой резидент не имел права сделать ни одного самостоятельного шага: все должно было докладываться начальнику разведки, и только после тщательной, детальной проработки вопроса на Лубянке давалось положительное или отрицательное решение. Санкция Центра — святой закон для резидента и разведчика.
Когда было получено «добро» на ведение группового метода работы с источниками информации, перед резидентурой встала новая сложная проблема дополнительного приобретения связников и курьеров. Но и эта нелегкая задача с помощью агентов-наводчиков и агентов-разработчиков была успешно решена советской разведкой: в сравнительно короткое время были приобретены надежные, завербованные на идейной основе связники Касьян, Линза, Осип и Оса. Тогда же Квасников стал создавать небольшие, не связанные друг с другом группы, которые по его же рекомендации возглавили самые проверенные и самые опытные, пользовавшиеся авторитетом и большим доверием агенты Арно, Клен и Кинг.
Однако на этом заботы Квасникова по совершенствованию связи и по повышению безопасности конспиративной передачи секретных материалов от агента к разведчику не закончились. Будучи энтузиастом своего дела и хорошим организатором, Леонид Романович с санкции Центра внедрил секретное фотографирование документов самими связниками с последующей их передачей в непроявленной пленке (в случае опасности ее можно было легко засветить). Такой способ передачи материалов позволял, во-первых, в два раза сократить число встреч, а во-вторых, устранял риск при пересъемке документов по месту работы и проживания разведчика. Благодаря такому новшеству отпала необходимость как для агента, так и для сотрудника резидентуры ходить по улицам с совершенно секретными материалами, а в некоторых случаях и привозить их из других городов и штатов Америки.
Кроме того, сама операция по извлечению информации с места работы тоже стала намного безопасней. Если раньше агент брал материалы со службы точно в день выхода на связь, даже тогда, когда обстановка складывалась не совсем благоприятно и ему приходилось рисковать, то теперь он выносил их только в том случае, если не было никаких признаков опасности. Это нововведение Квасникова способствовало созданию более спокойных, нормальных отношений в семье и на службе не только агента, но и сотрудника резидентуры, делала их общую разведдеятельность более конспиративной и надежной.
После этого смелее и активнее заработали и молодые разведчики — Калистрат и Алексей. В их служебных характеристиках, направленных в том же году в Центр, отмечалось:
О Калистрате — «…ранее А. С. Феклисову серьезных заданий, кроме налаживания работы радиопередатчика и установления прямой связи с Вавилоном,[66] не давалось. Сейчас, когда он переключен на линию «XY», из него вырабатывается толковый оперработник. Он проявляет настойчивость и грамотность в подборе технически квалифицированных лиц для последующих вербовок — две из них уже осуществил. Серьезное внимание Феклисов уделяет совершенствованию конспиративной связи с помощниками, он первым из сотрудников резидентуры освоил секретное фотографирование передаваемых агентами материалов…»
Об Алексее — «..А. А. Яцков со своим трехмесячным знанием английского языка не чувствует себя белой вороной ни в консульстве, ни в резидентуре. Ведя прием посетителей на английском без помощи переводчика, он тем временем активно заводил полезные знакомства, которые позволяют ему в настоящее время пополнять агентурную сеть ценными источниками информации по линии «XY». Высочайшую оценку научной комиссии президиума советского правительства по военно-промышленным вопросам получила информация от недавно завербованного им агента Нэт. И вообще с переводом Яцкова на линию «XY» он стал гораздо больше и серьезней работать с помощниками, активно включать в разведывательную деятельность подсобный аппарат связников и курьеров.
Алексей в принятии решений всегда самостоятелен, тверд и принципиален…»
Центр почувствовал реальные положительные изменения в обеспечении руководства линией «XY» в нью-йоркской резидентуре и в укреплении ее работы в соответствии с требованиями оборонной промышленности в условиях Великой Отечественной войны. Через некоторое время перед Квасниковым были поставлены еще более сложные задачи:
1) начать осторожно разработку Энрико Ферми через агента Перри;
2) через агента Эрнста попытаться найти подходы к Роберту Оппенгеймеру,
3) изыскать возможность получения информации по создаваемому в США самолету, управляемому на расстоянии, а также — по применению ультрафиолетовых лучей, имеющих ряд преимуществ перед звуковыми радиоволнами, которые могут улавливаться противником и забиваться.
Уверовав во всесильность сотрудников резидентуры Квасникова, Центр не учел одного обстоятельства: Оппенгеймер и назначенный к тому времени руководителем отдела технической разработки атомной бомбы Ферми находились уже в Лос-Аламосе и оказались с первого дня под неусыпным контролем ФБР и «Джи-2».[67] Под особым надзором спецслужб США в связи со своими либеральными взглядами, дружбой с членами американской компартии и контактами в среде левой интеллигенции находился Роберт Оппенгеймер. Контрразведка следила за каждым его шагом. Особенно усердствовал в этом полковник Борис Паш. Он умышленно сгущал краски, даже «постукивал» на него в Пентагон и пытался доказать, что научный руководитель «Манхэттенского проекта» под воздействием коммунистов может допустить утечку информации, и потому требовал лишить его допуска к атомным секретам. Но ни у кого — ни у ФБР, ни у «Джи-2», ни у Пентагона — фактов усомниться в его нелояльности и непорядочности по отношению к своему народу не было. Да и сам Оппенгеймер, во-первых, как ученый, был глубоко заинтересован в приобретении мировой известности и в том, чтобы занять свое достойное место в истории атомной физики, а во-вторых, он прекрасно понимал, появись малейшее подозрение — и Пентагон может перечеркнуть его имя, репутацию и карьеру. Но если бы советская разведка и смогла бы найти к нему подходы, то работать с ним было бы весьма сложно, а практически и невозможно — суперконспирация вокруг Лос-Аламосской лаборатории была высочайшая: генерал Гровс принял такие меры безопасности, что и речи не могло быть о появлении вблизи суперсекретного объекта посторонних лиц, тем более иностранцев. Здесь боялись шпионов, особенно из нацистской Германии. Потому и были сконцентрированы здесь гигантские службы безопасности. Для въезда в район Лос-Аламоса требовалось особое разрешение ведомства Уильяма Донована.[68] Всем проживающим в «городе атомной бомбы», как работающим, так и членам их семей, выезжать с территории разрешалось раз в месяц, в последнее воскресенье. Цензуре подлежала входящая и исходящая корреспонденция. Опускать письма за пределами местожительства запрещалось. Жители Лос-Аламоса (в переписке он значился почтовым ящиком № 1663) обязаны были сообщать военной администрации и службе безопасности о всех своих знакомых и всех контактах при нахождении в отпуске, а также о тех, кто вел с ними разговоры о «Манхэттенском проекте» или пытался узнать их адрес.
