Именно эти соображения толкнули его на то, чтобы пойти еще на одну акцию, за которую ему впоследствии также неоднократно ставили лыко в строку. Он разослал приглашения ряду ведущих политиков Рейнланда прибыть к 1 февраля в Кёльн на совещание для обсуждения текущего момента и разработки планов на будущее. В числе приглашенных были только что избранные депутаты Национального собрания, которое вот-вот должно было собраться в Веймаре для выработки новой конституции, чины старой, прусской администрации, еще действовавшей в Рейнской области, и, наконец, бургомистры ряда городов левобережья — Аахена, Бонна, Трира, Менхенгладбаха, Нейсса, Рейдта, Саарбрюккена и Кобленца.
В день открытия совещания «Кёльнише фольксцейтунг» выступила с прямым призывом к созданию Рейнской республики. Считалось, что газета отражает позиции Аденауэра и партии Центра, так что у сепаратистов был повод для ликования: их политическая база вроде бы явно расширялась. Однако сам Аденауэр в своей программной речи, которая длилась три часа, а может быть, и больше, занял несколько иную, более гибкую (или, если угодно, более двусмысленную) позицию. Значительная ее часть была посвящена анализу политики союзников. Франция, констатировал Аденауэр, явно желает, чтобы Рейн стал ее «стратегической границей», что можно понять, учитывая тот факт, что совсем недавно Германия руководствовалась той же логикой в отношении Бельгии: контроль над этой страной или даже ее аннексия рассматривались именно в контексте создания «стратегической границы» между Германией и Францией. Великобритания все еще никак не может сделать выбор между традиционной политикой баланса сил, которая диктовала бы поддержку более слабой в данной момент континентальной державы, то есть Германии, и линией на признание и поддержку интересов Франции против реваншистских устремлений Германии. Америка вообще склонна умыть руки.
Что в этой ситуации должны делать немцы? Аденауэр предложил неожиданное и оригинальное решение: нужно создать федеративное государство и в качестве его интегральной части — «Западногерманскую республику», которая охватывала бы территорию по обоим берегам Рейна.
Участники совещания были ошеломлены, но, видимо, такого эффекта и добивался главный оратор. Постепенно приходя в себя, делегаты выдвинули ряд веских доводов против аденауэровской идеи: во-первых, восточная часть Германии без более богатой западной просто не выживет экономически, во-вторых, создание «Западногерманской республики» было бы воспринято французами как ясный сигнал, что рейнландцы вполне готовы порвать узы, связывающие их с Пруссией, и, в-третьих, не преследует ли Аденауэр своим предложением сугубо личные цели, поскольку ясно, что именно свою кандидатуру он имеет в виду на роль главы проектируемого государственного образования? Последний контраргумент, естественно, не формулировался прямо, он фигурировал лишь в виде намеков, но «далеко идущие личные амбиции» кёльнского бургомистра не были секретом даже для его новых знакомых из английской оккупационной администрации.
Конкретным результатом совещания было формирование комитета, которому поручалось «подготовить планы создания «Западногерманской республики» в конституционных рамках Германского рейха и на основе тех конституционных положений, которые будут выработаны германским Национальным собранием». Председателем комитета стал, разумеется, наш герой. По сути, речь шла о том, что, пока все остается в подвешенном состоянии, возможны любые варианты, но время для выбора какого-нибудь одного еще не пришло.
Пока рейнландцы обсуждали свою повестку дня, союзники-победители спорили о своей. Речь шла об условиях продления перемирия. Англичане считали, что надо сосредоточиться на задаче разоружения Германии. Как выразился Ллойд-Джордж, «нужно отнять у немцев пушки, тогда и нам не нужно будет держать большие армии». Французы, со своей стороны, делали упор на максимально длительном сохранении оккупационного режима и соответствующего уровня военной готовности. Американцы предложили компромиссное решение в виде создания временной межсоюзнической Военно-контрольной комиссии. Это предложение было принято, и комиссия действовала на территории Германии до 1927 года. Перемирие было продлено.
Аденауэр воспользовался этим моментом, чтобы убедить англичан в необходимости смягчить оккупационный режим. Речь шла не о той или иной степени ограничения личных прав и свобод населения. В этом плане ситуация была хоть и не совсем приятной, но терпимой. Хуже было то, что оккупированная территория за Рейном оказалась отрезанной от кузницы Германии — Рура. Результатом были ухудшение экономического положения, рост безработицы, голод. В ходе беседы с Фергюсоном, кёльнский бургомистр вовсю расписывал перспективы «большевистского переворота». Присутствовавший на беседе председатель Кёльнской торговой палаты, все тот же Луис Хаген, поддержал эту тему.
Это не был простой шантаж. Наличие революционных настроений у кёльнских пролетариев подтверждается донесениями английской разведки. Еще в декабре, в первые дни оккупации, доклады британских служб отмечали, что выпекаемый в местных булочных хлеб представляет собой «отвратительное месиво, в котором трудно заподозрить наличие муки или сахара» (наверняка имелся в виду продукт, запатентованный Аденауэром и представлявший предмет его гордости), и что дети, толпящиеся вокруг офицерских столовых в надежде поживиться объедками, выглядят как скелеты. К концу февраля ситуация еще более ухудшилась. Начальнику штаба оккупационного контингента, генералу Сиднею Клайву, бросилось в глаза, что «школьники, которых мы встречаем по пути на службу, уже не бегают, не шалят, а движутся как тени, чуть ли не держась за стены». В этой ситуации непосредственный начальник Клайва, генерал Фергюсон, принимает нестандартное решение: он посылает прикомандированного в январе к его штабу советника по финансовым и коммерческим вопросам (его имя Фрэнк Тиаркс, он из банковских кругов Сити) прямо к премьер-министру с целью убедить последнего в необходимости оказания срочной гуманитарной помощи голодающему населению Кёльна.
Дело оказалось далеко не простым. Прежде всего пришлось преодолевать сопротивление французов; те придерживались мнения, что немецкие агрессоры получают то, что заслужили, и если в Рейнланде осталась валюта, то она должна идти на репарации, а не на закупки продовольствия. Помимо того, не ясно было, кто и как будет распределять гуманитарную помощь. В британском гарнизоне наметился упадок дисциплины. Судя по еженедельным докладам органов цензуры, которые перлюстрировали солдатские письма, еще в январе моральное состояние войск не внушало опасений; в феврале налицо уже резкий рост случаев пьянства и неповиновения приказам. Причина была очевидна: солдаты хотели домой. Между тем оккупационная армия была единственным механизмом, который мог обеспечить порядок при приемке, сохранении и выдаче продовольствия для немцев.
