- А чего он тут летает?
- Це не твоя забота, хлопче, - смягчается старший сержант. - Зенитчики и летчики достанут германа, а из винтовки его на такой высоте не взять. Ты береги патроны, пригодятся, когда герман на тебя полезет.
Время близится к полудню. Охрименко, доложив, что пойдет раздобывать обед, исчезает. Вовсю припекает солнце, и бойцы ищут спасения, кто в тени окопа, кто под деревьями. Как гром среди ясного неба раздается орудийный залп. Прямым попаданием в блиндаж взметнуло в воздух бревна перекрытия. Дальше я уже ничего не видел: с парализующим волю воем позади наблюдательного пункта разорвалась тяжелая мина - перелет. Вторая упала почти на таком же расстоянии перед блиндажом - недолет. По всем законам артиллерийской науки следующая мина должна угодить в точку, где укрылись мы. Весь внутренне сжимаюсь. Но, к великой моей радости, третья и последующие мины взрываются в стороне. Облегченно вздыхаю, поняв, что огнем управляет, видимо, такой же новоиспеченный минометчик, как и я.
От беспрерывных разрывов земля вздрагивает, сотрясаются бревна перекрытия, и песок дождем сыплется на головы. Мой ординарец забился в угол. Хома Сусик накрылся плащ-палаткой, но не отрывает от уха трубку полевого телефона. Меня тревожит отсутствие Стаднюка.
- Где младший политрук?! - кричу Стогову.
Тот, не расслышав вопроса, непонимающе глядит на меня.
- Где младший политрук? - повторяю громче.
Стогов выпрямляется и, приложив руку к каске, докладывает:
- Ушел за газетами. Звонили из батальона, сообщили, что привезли армейскую "За честь Родины"...
Узнаю Стаднюка: если появляется возможность сообщить бойцам фронтовые новости, преград для него не существует. Выглядываю в амбразуру, стараясь что-нибудь разглядеть. Просвистевший над ухом осколок заставляет присесть. Вскоре сквозь треск разрывов доносится новый звук - равномерно нарастающий прерывистый Гул: в небе фашистские бомбардировщики.
"Юнкерсы", пикируя, включили мощные сирены. Надо признаться, что этот дикий вой труднее вынести, чем свист падающих бомб. Взрывы бомб, снарядов и мин слились воедино. Кажется, барабанные перепонки не выдержат. Отбомбившись, "юнкерсы" улетели. Сразу стало несколько легче. Вскоре утихла и артиллерийская канонада. Нужно посмотреть на последствия бомбардировки и обстрела, да и людей ободрить. Протискиваюсь в узкий лаз блиндажа, в котором размещались минометчики лейтенанта Воронова. С удивлением слышу раскаты смеха. Это так неожиданно: после кошмара, происходящего снаружи, беззаботный смех людей, только недавно переживших боевое крещение. Войдя в блиндаж, наступаю кому-то на ногу и в ответ выслушиваю такую замысловатую брань, что на секунду немею.
- Кто это распускает язык?
Смех мгновенно обрывается, а "мастер художественного слова", узнав меня, затаился. Молчание прерывает Сероштан:
- Товарищ лейтенант, это Павло Степушкин с переляку{1}: подумал, що герман на него наступил. - И снова землянка сотрясается от дружного смеха.
Василь, как ласково звали Сероштана друзья-шахтеры, не терял чувства юмора.
- Раненые есть, Сероштан?
- Нет, товарищ лейтенант, пока никого не царапнуло: дюже добрые укрытия.
В голосе сержанта слышу шутливые нотки.
- Только, может, ногу Павло вы повредили, и он теперь тикать от германа никак не сумеет, будет насмерть стоять, а вернее, сидеть на позиции.
И снова его слова вызывают дружный взрыв смеха. Но эти "взрывы" приятно слушать. На мой вопрос о состоянии миномета Сероштан показал рукой в угол:
- Ствол и тренога здесь, а плита на позиции: ей мины не страшны.
- Смотрите, сержант, - предупреждаю я, покидая блиндаж, - не опоздайте открыть огонь.
- Будьте покойны, товарищ лейтенант, не проморгаем.
На позиции второго взвода фугасный снаряд разворотил блиндаж. Лейтенант Степанов в надвинутой на лоб каске энергично распоряжается. Группа бойцов быстро расчищает полузасыпанный вход. Заметив меня, Степанов хочет доложить о случившемся, но я машу рукой: и так все ясно.
Едва вход был расчищен, в него юркнул шустрый командир взвода, но, видно, столкнулся с кем-то и попятился. Из блиндажа на коленях выполз командир расчета Мишин. Увидев столпившихся красноармейцев, он покачал головой и что-то тихо сказал. Никто его не расслышал. Следом за Мишиным выбрались еще двое: наводчик Федор Толконюк и заряжающий Федор Браженко. Приказываю немедленно увести их в уцелевший блиндаж. Однако под обвалом остались еще трое. Вот появился один из спасателей. Он помогает вылезти двум бойцам. По высокому росту и узким плечам угадываю в одном из них подносчика мин Василия Шлевко. Его буквально выкопали из груды осыпавшейся земли. К счастью, лицо Василия оказалось на поверхности, поэтому он не задохнулся. Третьего вытащить не удалось: он погиб под обрушившимися бревнами.
Пробираясь по ходу сообщения, натыкаюсь на пострадавших минометчиков. Они старательно отряхивают с обмундирования землю, протирают платками посеревшие лица. Увидя Браженко, припоминаю, что именно сегодня мы думали рассмотреть на ротном собрании его заявление о приеме в партию.
- Ну что, Федор Мефодьевич, - участливо спрашиваю Браженко, - придется отложить ваше заявление до более удобного момента?
- Это почему, товарищ лейтенант? - удивился сразу пришедший в себя Браженко. - Того и гляди, герман или меня на тот свет спровадит или моих поручителей... Может, успеем до атаки, а?
- Ладно, посмотрим, что скажут замполит и парторг! - кричу я сквозь грохот новых разрывов. - Может, и успеем принять тебя в партию. - Я поворачиваю на свой НП.
На наблюдательном пункте собрались все члены ротной парторганизации. Стаднюк как ни в чем не бывало сидит у маленького столика, врытого в землю, и раскладывает газеты "За честь Родины". Несмотря на ураганный обстрел, он принес-таки газеты в роту.
- Надо было подождать, Иван Афанасьевич, - укоризненно говорю я, увидев засученный по локоть левый рукав и свежую марлевую повязку, на которой проступило кровавое пятно.
- А-а! - махнул он рукой. - Неизвестно, когда все это кончится.
Я рассказал о случившемся во взводе Степанова и о желании Браженко, чтобы его заявление рассмотрели безотлагательно. Стаднюк загорелся:
- Так пусть идет! Чего же он ждет? Стогов, беги, кличь его сюда.
Браженко протиснулся в блиндаж и остановился, сняв с головы каску, выжидающе поглядывая на замполита.
- Садитесь, Федор Мефодьевич, - предложил Стаднюк. - А ты, парторг, открывай собрание.
Лысов будничным тоном, словно открывал собрание шахтерской бригады после трудового дня, объявляет повестку дня. Стаднюк спрашивает у Браженко, почему он раньше не вступал в партию. Тот молчит, перекидывая каску из руки в руку, потом обводит взглядом присутствующих и торжественно говорит:
