Андрей Алдан-Семенов - Семенов-Тян-Шанский

Сентябрьская растительность уже тускнела, блекла, но все же тонко пламенели высокие мальвы, обволакивали землю желтым дымком софоры, густо синел шалфей, покачивались голубоватые головки цикория. Яростно, из последних сил, цвел солодковый корень, а рядом с ним грустно осыпались медуница, касатики, дикие астры.

Петр Петрович чувствовал себя в родной стихии. Пополнялись его гербарии, а страницы дневника запестрели латынью.

Ночевать он остановился на вершине Асынь-тау. Впервые в жизни Семенов взошел на высоту в три с половиной тысячи метров, а перевал казался лишь маленькой возвышенностью, затерянной среди каменных громад.

И эти, в легком тумане, горные исполины, и эти луга, покрытые зернистым инеем, и эти провалы, на дне которых ворочались потоки, восхитили его.

Растерянность перед величием Небесных гор почувствовал он. Все те же безмолвные вершины, бездонные пропасти, альпийские пастбища, подернутые пленкой инея. Храпят утомленные казаки, спит у костра проводник, позванивают уздечками лошади…

Утром с перевала Асынь-тау Семенов вышел на реку Асу. Выпавший ночью снег быстро таял, горное солнце ярко светило, температура поднялась, мальвы и бессмертники приподнимались с земли.

Проводник по ущельям вывел Семенова к одной из самых значительных рек Заилийского Алатау — Чилику. Чилик представился Петру Петровичу многоводной рекой, гремящей в порогах. Берега густо поросли пирамидальными тополями и черганаком. Путешественники долго блуждали в лесных зарослях, пока нашли брод. В одном месте Семенов вспугнул марала с большими ветвистыми рогами.

— Бугу, бугу! — закричал проводник. — Стреляйте, это бугу!

Марал скрылся прежде, чем Семенов успел снять с плеча винтовку.

Путешественники направились на юго-восток, по широкому плоскогорью Уч-Мерке. Плоскогорье получило свое название от трех речек Мерке, прорезавших в нем каньоны.

Каньон первой Мерке, преградивший путь Семенову, достигал трехсот метров глубины. Петр Петрович спускался по крутым бокам каньона и видел как бы в разрезе горные породы Тянь-Шаня. «Бока долины, по которым нам пришлось спускаться в нее, были очень круты и состояли из тех характерных конгломератов, из которых, по-видимому, было сложено и все плоскогорье и которые заключали в себе громадные валуны порфира, сиенита, диорита и других кристаллических пород, довольно слабо сцементированных песчаником».

На берегу второй Мерке под тенью тальников расположились на ночлег. Казаки собрали хворосту для костра. Ужинали, хлебая варево деревянными ложками. Петр Петрович взял пиалу, положил в чай черный сухарь. Пил не торопясь, с наслаждением, часто поглядывая на своих спутников.

Курносые лица, рыжие, черные, русые бороды, широкие плечи, жилистые, цепкие, жадные до работы руки. Не жалуясь на тяжелый поход, не обижаясь на скудную пищу, не страшась опасностей, идут эти люди за Семеновым в неведомые, чуждые им горы.

Не так ли шли за Каменный пояс, на завоевание Сибири казаки за Ермаком Тимофеевичем, на Дальний Восток за Ерофеем Хабаровым, к Ледовитому океану за Семеном Дежневым? Это они открывали Иртыш и Лену, Обь и Енисей, золото и драгоценные камни Урала, серебро и свинец Алтая. Их кровью политы степные караванные пути, лесные тропинки, речные переправы, холодные сибирские дороги…

В эти самые минуты, когда Семенов проникает в сердце Тянь-Шаня, казаки и крепостные солдаты укрепляют русские форпосты у Заилийского Алатау, покоряют Дальний Восток с его реками и таежными сопками, строят поселения на побережье Охотского и Берингова морей. Все, что приобретено и объединилось под эгидой двуглавого орла, все сделано их руками.

Утром Семенов перешел третью Мерке и очутился у горного прохода Табульгаты. По словам проводника, там берут начало две речки: одна из них течет к югу и впадает в Иссык-Куль, другая — на север, в реку Или. С высоты горного прохода Табульгаты уже видно озеро Иссык-Куль.

— Дальше Табульгаты я не бывал, — чистосердечно признался проводник.

Весь день ушел на штурм Табульгатинского перевала. Семенов обратил внимание на то, что растительность, несмотря на почти трехкилометровую высоту перевала, очень разнообразна. В этот день он установил — на перевале произрастают цветы и травы европейской, полярной, алтайской, центрально-азиатских форм.

Под вечер он спустился в долину Табульча-су. Снежная пирамидальная гора закрывала южную часть долины.

— С этой горы, говорят люди, виден Иссык-Куль, — сказал проводник. — Завтра утром ты увидишь озеро. А теперь надо отдыхать. Да!

— Я должен увидеть его сейчас. Я не усну, если не полюбуюсь Иссык-Кулем, — нетерпеливо возразил Петр Петрович. — Разводите костры, ставьте палатку, готовьте ужин, — приказал он конвойным.

Проводник молча сшибал камчой головки цветов. Он устал, и ему не хотелось сопровождать Семенова. «К чему такая спешка?» — спрашивали прищуренные глаза проводника.

— Отдыхайте все. Я схожу один. — Петр Петрович поправил на плече походную сумку и зашагал вверх по долине.

— Аксакал, подожди! — Проводник догнал Семенова. Он не мог оставить Петра Петровича одного в неизвестных местах.

Они поднялись на гору, когда уже закатилось солнце. Петр Петрович увидел озеро, о котором так давно и так напряженно мечтал. Он обводил глазами гладкую, будто отлитую из густого черного металла, поверхность Иссык-Куля, не в силах оторваться от величественного первобытного ландшафта.

Молчаливый и сосредоточенный вернулся он на стоянку, наскоро поужинал и, завернувшись в одеяло, уснул. Поднялся раньше всех, раскрыл дневник. Было необыкновенно тихо, но в горной тишине на высокой ноте звенела речушка. Он прижал карандаш к щеке и морщился, пытаясь подыскать слова: «Начиная от перевала через гребень во время нашего спуска я мог постоянно наслаждаться чудной панорамой всего Тянь-Шаня между меридианами знаменитого Мусартского горного прохода и западной оконечностью озера Иссык-Куля…»

Он поднял глаза. На черном, едва начинающем розоветь небе царствовали безмолвные вершины. Белые, недосягаемые, они казались выпуклыми. Над головой Семенова маленькой черточкой чернел Табугальтинский проход. Неужели он и казаки были вчера на такой головокружительной высоте? А ведь им предстоит подняться на еще большую высоту, одолеть еще более недоступные перевалы.

За мокрыми от росы кустами звонко и напряженно шумит горный поток. Вскрикивает испуганно птица, красные цветы шиповника светятся из полумглы.

С постели из еловых веток поднялся проводник и поспешно пошел за дровами. Проснулись казаки и, потягиваясь, прогоняли утренние сны. Заржали пасущиеся на берегу лошади. Зазвенели казачьи шашки. Вспыхнул костер. А Семенов писал: