Вверх.
Вниз.
Стало полегче. Вниз за шортами и свитером. Разжечь примус, согреть чаю. С благодарностью слушать деловитое гудение и смотреть на красивое голубое пламя, словно притягивающее к себе переборки каюты.
Стоишь на трапе, пьёшь сладкий чай и смотришь на юг, на незнакомые звёзды. Что-то щекочет затылок и тут же пропадает. Боюсь обернуться. Если это он — сейчас повторится.
Так и есть! Снова ласково щекочет холодок.
— Ветер. Слава богу.
Вниз, отставить чай. Вверх, на палубу рубки, лихорадочно выбирать фалы. Серебристые паруса лезут на мачту. Обратно в кокпит. Осторожно пошли вперёд по упирающемуся морю. Живо вниз, надеть ещё что-нибудь, и снова в кокпит. Начинается многочасовая игра в кошки-мышки с легчайшим ветерком, который флюгер Майка уловить не способен.
Люблю ощущать румпель в своей руке. Он сделан из дуба — крепкий, ладный. Под безоблачным небом медленно идём вперёд, ходу как раз хватает, чтобы яхта слушалась. Уже не так темно, вода размазала лунную дорожку. Взгляд снова и снова приковывается к этой блистающей ленте, уходящей к горизонту. Вдруг настораживаюсь, сонливость как рукой сняло. Вон там, посреди лунной дорожки, какая-то густая тень. Низкий чёрный силуэт на фоне светлого отражения. А теперь пропал, слился с тёмной ещё водой. Я совершенно уверен, что это судно, которое идёт почти одним с нами курсом. За последние десять минут заметно посветлело, и я готов, поклясться, что слева по носу проступает какой-то тёмный силуэт. Ещё десять минут, и на востоке занимается рассвет, но над нами и на западе небо по-прежнему тёмное. Честное слово, это судно, идущее без огней.
Слышен глухой рокот машины. После долгой ночи, полной грёз, он кажется странным и угрожающим. Стою в кокпите и напрягаю зрение, стараясь распознать незнакомца. Надо сходить за биноклем. Пока я доставал бинокль и протирал стёкла объектива и окуляра, за кормой стало заметно светлее, да и впереди уже можно различить детали на поверхности моря.
Глухой рокот смолк, и я вожу биноклем из стороны в сторону, ищу этот загадочный предмет.
— Есть!
Это не корабль: слишком глубоко сидит в воде, и нет ни одного огня.
Это не кит: только что снова зазвучал рокот. Внимательно приглядываюсь в бинокль. Знаю, что это такое!
— Подводная лодка, чёрт бы её побрал.
Вот уж никак не ожидал. Шестнадцать лет не встречался я с ними в море. В войну я научился ненавидеть их и бесконечные холодные вахты, когда они рыскали поблизости. Часами всматривайся в море, чтобы не проморгать характерные пузырьки, выдающие торпеду. Когда же торпеда появилась — это было у берегов Нормандии, — я злился, как чёрт, потому что не уследил за ней, зато она выследила наш корабль. Из года в год высматривать в волнах путь торпеды — и взлететь вверх тормашками, не увидев этих милых пузырьков.
Низкий длинный силуэт с его характерным придатком наверху возродил во мне былое отвращение. Вспомнились товарищи по плаваниям. Меня перевели на другой корабль, а они в следующем рейсе были атакованы в Индийском океане японской подводной лодкой. Торпедированный корабль пошёл ко дну, и уцелевшие члены команды цеплялись за шлюпки, тогда подводная лодка всплыла и устроила дикую расправу, не спеша расстреляв их из пулемёта. Подлые звери. Я не испытывал ни малейшей симпатии к моему соседу слева.
Кстати, кто это?
Я смотрел с возросшим интересом. Ветер по-прежнему был совсем тихий, мы шли со скоростью не больше одного узла. Видно, лодка остановилась, потому что мы её явно настигаем. Да, лежит неподвижно среди серого моря, корпус чёрный, блестящий там, где плиты обшивки влажные от воды. И видны две головы, торчащие над рубкой.
Скоро сблизимся на расстояние слышимости голоса.
Ещё несколько минут, и можно окликать.
— Эй, на корабле!
Никакого ответа.
Дистанция ещё больше сократилась.
— На корабле!
На этот раз машут в ответ. А я в полной растерянности. Что говорить дальше? Что вообще можно сказать подводной лодке, встреченной вами на рассвете посреди Атлантического океана после месяца, проведённого в одиночестве?
— Доброе утро.
Снова машут в ответ.
Что ещё им сказать? Мы поравнялись, теперь лодка ярдах в пятидесяти на левом траверзе. Надо быстрей что-нибудь придумывать, не то будет поздно, опять уйду за пределы слышимости голоса.
— Отличный денёк сегодня!
Идиот, настоящий идиот, ведь ещё и не рассвело как следует.
Опять приветственный жест.
Видно, от него помощи не дождёшься. Какого дьявола он-то ничего не говорит?
Теперь всё, расстояние слишком велико для переклички. Глядя назад, я видел силуэт лодки на фоне зари — чёрный и грозный силуэт. Вдруг на рубке замигал яркий огонь.
— Чёрт возьми! Он сигналит мне.
Я метнулся вниз за фонариком, соображая на ходу, будет ли видно лампочку, ведь кругом всё светлей и светлей. Когда я выскочил на палубу, лодка продолжала сигналить.
Точка, тире. Точка, тире. Точка, тире.
Сколько бы времени ни прошло с тех пор, как вы последний раз работали морзянкой, такие вещи не забываются. Знак вызова. Отвечаю своим фонариком. Он прекращает вызов и начинает передавать светограмму.
Я до того волнуюсь, что у меня выступает испарина на лбу. Он работает слишком быстро.
— Помедленней, Джек, умоляю, помедленней.
Знай себе жмёт на всю катушку.
Да что это со мной? Ведь я умею читать азбуку Морзе. Во всяком случае, умел. Он всё ещё на первом слове, повторяет его снова и снова, теперь не так быстро. А я всё равно не могу прочесть. Уже глаза слезятся от напряжения.
Сигналю:
«П-р-о-ш-у м-е-д-л-е-н-н-е-е».
Начинает сначала, фонарь мигает в каком-то непривычном ритме, я ничего не разбираю. Прямо хоть вой от досады. Сигналю фонариком, чтобы приступал к следующему слову, да что толку, не могу прочесть, и всё тут.
Я обливаюсь потом, глаза плохо видят.
Поди скажи, отчего они слезятся — то ли от напряжения, то ли от обиды, то ли просто от злости.
Делаю последнюю попытку. Впустую.
— Да, Хауэлз, здорово ты опозорился. Ну и болван, ну и остолоп!
Через некоторое время лодка перестаёт сигналить, Я продолжаю стоять в кокпите. Мы всё больше удаляемся от неё. Я совершенно убит. Хоть бы океан разверзся и поглотил меня. Но яхта не проваливается, зато лодка медленно уходит под воду. Так сказать, поставили крест на мне. И я их не могу упрекнуть.
Мне стыдно так, что дальше некуда. Хорош. Обыкновенной морзянки не мог разобрать. Расстрелять меня мало. Спускаюсь, швыряю фонарик на койку и со злорадством слышу, как он стукается о переборку; должно быть, стекло лопнуло.
