год. Лето. Одесса. И вдруг налет немецкой авиации, везде пожары, пепел обнимает город липкой пеленой. На крышах домов пылают зажигалки, во дворе гибнут друзья, с которыми недавно играл в войну. Я вижу убитых людей.
Папа сразу же был мобилизован. Буквально за какие-то дни любимый город оказался в немецком окружении. Воды нет. Но море ласково плещется у ног. Только в нем наша жизнь. Только через него мы можем спастись.
Началась эвакуация. Мама раздобыла белый талон – разрешение на выезд. Идем к причалу, несем какие-то вещи. Взбираемся по крутому трапу на высоченный борт парохода, – я взволновано читаю его название – «Владимир Ленин».
На пароходе шум от множества голосов казался устойчивым, стабильным состоянием окружающего пространства; в южном городе люди говорливые, открытые, не стесняются друг друга, делятся и болью, и радостью. Море эмоций они выплескивали друг на друга и в море, объявшее несчастных путников своим умиротворяющим объятьем.
– Володя, там же наверняка были и другие пароходы, стоило так набиваться? – прервал я рациональным замечанием романтический рассказ.
– Как я узнал позже, это был последний корабль, увозивший людей из осажденной Одессы, и потому многие жители города всеми правдами и неправдами старались пробиться на пароход. Какой учет? Все помещения были забиты людьми, двери кают не закрывались. Однако нас с мамой во время плавания пересадили на другую корабль.
– Почему?
– Мы расположились в каюте, а на другом пароходе семья высокопоставленного работника оказалась размещенной в трюме, ну этот «работник» и устроил скандал, нас приказным порядком поменяли местами. В итоге – пароход «Владимир Ленин» ушел на дно, а мы благополучно добрались до места назначения.
– Повезло.
– Вот и я говорю, что повезло. И это везение нам жизнь сохранило.
– Но это ведь война, Володя. Там грань между жизнью и смертью – миллиметры, секунды.
– Конечно, война дело страшное, и удача на войне дело редкое. Но ведь эта удача ко мне пришла! На пароходе масса людей. Сейчас известно, что было больше четырех тысяч.
– Что тут можно сказать, только разведу руками, Володя!
– А встреча и знакомство с Анной Ахматовой! Тоже случай? Для меня общение с ней повлияло на всю дальнейшую мою жизнь.
– Как же тебе повезло познакомиться с ней, если ты жил и работал в Ташкенте?
– Но я же там не в заключении находился. В 1962 году Ташкентский русский драматический театр, в котором я тогда служил, гастролировал в Москве. Во время гастролей я получал приглашения в труппы разных театров и, наверное, остался бы в столице, если бы не звонок Георгия Александровича Товстоногова.
При переезде из Ташкента в Ленинград я находился какое-то время в Москве, вот в это счастливое время я и был представлен Анне Андреевне Ахматовой. Это случилось в доме Виталия Яковлевича Виленкина.
– Тоже поэт и твой друг?
– Виталий Яковлевич – педагог Школы-студии МХАТ, друг Ахматовой, Булгакова, Пастернака, Рихтера. «Живое воплощение чеховской интеллигентности», – так говорили о нем друзья. А с ним я познакомился благодаря директору Ташкентского русского драматического театра Козлову.
А Виленкин – личность, доктор искусствоведения, исследователь театрального искусства, в частности, МХАТа, автор большого исторического труда о творчестве его выдающихся деятелей. О нем я могу говорить много и все в превосходной степени. Так вот, 14 ноября 1962 года – одна из знаменательных дат в моей жизни – встреча с Анной Ахматовой. После знакомства я передал ей несколько листков с моими стихами, взял чемоданчик и уехал в Ленинград. А уж в этом ее родном городе мы встречались с ней часто.
– Ты был дружен с ней?
– Конечно, Михаил, для меня знакомство с ней, наши встречи, разговоры были великой удачей. И, конечно, великой школой. Видишь, мне опять повезло.
– Да, Анна Ахматова, великий талант, не спорю с тобой, Володя. Но среди советских поэтов было много выдающихся мастеров.
Рецептер остро взглянул на меня, снял руки с парапета, выпрямился и зашагал в сторону. Я удивился. Он прошел с десяток шагов к Невскому проспекту, резко развернулся и вновь подошел ко мне.
– Да, были и неплохие, но порой они, даже сами того не желая, оттолкнули, отодвинули от литературы, а вернее, от читателей, самых великих, талантливых, гениальных. Целая эпоха, которую мы сегодня зовем Серебряным веком, исчезла почти на век.
– Володя, Володя, не волнуйся так. Ведь сегодня мы уже все знаем и об этой эпохе, и о ее талантливых и гениальных представителях, а ты волнуешься о них, как о своих родственниках или студентах. Не стоит, поэты Серебряного века сами за себя постояли, своим творчеством, своей смелостью, – желая успокоить Рецептера, заговорила Ирина, поглаживая мужа по левому плечу, к которому было ближе сердце.
Я отстранился, не имея желания и знания участвовать в споре, стал смотреть на воду, с отвращением заметил медленно плывущий по водной глади мусор, так называемые отходы человеческой жизнедеятельности. Как они здесь оказались? Почему я этого раньше не замечал? Минут через пять Рецептер успокоился и подошел ко мне.
Я молчал, понимая, что, не желая того, тронул больную Володину тему. Он попытался объясниться.
– Извини, Михаил.
– За что тебе передо мною извиняться?
Он не ответил, только безнадежно махнул рукой. Больше о поэзии мы не говорили.
Уже у машины, когда мы обнялись на прощание, Рецептер произнес:
– С губернатором встреча намечена на середину месяца, конечно, если ничего не поменяется в его расписании.
– Володя, ты хочешь сказать, что у меня десять дней на раздумья?
– Я не считал, но, кажется, ты прав.
– У тебя какие будут пожелания, я уж не говорю о техническом задании?
– Я не могу советовать тебе в твоих строительных делах, так же, как не приму твоего совета в своей постановке. Я просто доверяю тебе. То, что ты сделал в свое время в Большом драматическом театре, накрепко вошло в историю города и в строительные учебники.
– Ты ошибаешься, Володя. Это обычная моя работа.
– Студийный корпус во дворе БДТ у всех сотрудников театра вызывает восторг.
– Нашел, чем восторгаться. Ладно, подумаю над твоим делом, а если возникнут у меня или моих инженеров вопросы, позвоню.
В боковое зеркало отъезжающей своей машины я видел, как у гранитного парапета, прижавшись друг к другу, стоят Владимир и Ирина Рецептеры. О чем они меня просят? Не о себе ведь, а о просвещении жителей Санкт-Петербурга светом искусства. Эти немолодые, но неутомимые люди уверены, что театр – «не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло». С таким увеличением можно разглядеть и навсегда запомнить и Золотой, и Серебряный века, и наш, сложный в своих характеристиках, отрезок бытия.
* * *
В течение недели мы с Володей под руководством руководителя проектной фирмы Юрия Минькова (кстати, его проектная организация проектировала студийный корпус БДТ) участвовали в создании эскизного проекта на земельном участке по Набережной Фонтанки, заспорившись до хрипоты, остановились на пятом или
