Упомянутый яд — это нечто. Из-за него я потерял около четырнадцати фунтов, и при этом мне не стало легче. Из-за него мои ноги покрылись ужасной сыпью, для которой ни у одного врача не нашлось названия, не говоря уже о лекарстве. (Дайте какого-нибудь другого яда, который без борьбы избавил бы меня от этих мерзких красных точек.) Я готов был быть жестоким и безжалостным к врагу и его распространяющимся колониям, убивающим мое тело. Но почему-то вопросы смерти и сохранения жизни оставляли меня на удивление безразличным. Я с легкостью смирился с потерей волос. Волосы начали выпадать в первые же две недели лечения. Я заметил это в душе и стал собирать их в пластиковый пакет. Из моих волос можно было бы построить целую плавучую дамбу в Мексиканском заливе. Но я не был готов к тому, что лезвие бритвы неожиданно проскользнет по моей щеке, не встретив на своем пути ни единой щетинки. И к тому, что моя абсолютно гладкая верхняя губа начнет выглядеть так, словно я сделал эпиляцию, как чья- нибудь тетушка — старая дева, я готов не был. (Большую часть волос на груди, которые, пока не выпали, напоминали два континента, пришлось сбрить из-за различных больничных манипуляций, и теперь они являли собой довольно печальное зрелище.) Я перестал быть самим собой. Если бы одной из моих медсестер была Пенелопа Крус[45], то я этого даже не заметил бы. В войне против Танатоса, если уж мы называем этот процесс войной, первой ощутимой жертвой является мгновенная утрата Эроса[46].
Такой была моя первая реакция на коварный удар. Я твердо решил сопротивляться изо всех сил, пусть даже пассивно. Я хотел получить самые квалифицированные консультации. Мое сердце работало, кровяное давление нормализовалось, другие анализы тоже были хорошими. Мне стало ясно: если бы не мое богатырское здоровье, давно пришлось бы перейти к более здоровому образу жизни. Против меня выступил слепой, лишенный эмоций враг, которого радостно приветствовали те, кто давно уже желал мне болезней и смерти. Но на стороне моей жизни сражались блестящие, бескорыстные врачи — и плюс к тому удивившее меня количество групп поддержки. Об этом я надеюсь написать в следующий раз, если, конечно, — как всегда говорил мой отец — уцелею.
Называя опухоль в своем пищеводе «слепым, лишенным эмоций чужим», я имел в виду, что так и не мог устоять перед желанием наделить болезнь качествами живого существа. Я понимал, что это ошибочный антропоморфизм, то есть присвоение неодушевленным объектам человеческих качеств (суровая туча, гордая гора, самоуверенное юное божоле). Чтобы существовать, раку необходим живой организм, но сам он стать живым организмом не может. Его злобность — вот опять! — заключается в том, что главная его задача — умереть вместе со своим носителем. Или носитель найдет способы избавиться от него и пережить его.
Но еще до болезни я знал, что некоторым людям подобное утверждение кажется неудовлетворительным. Для них грызун «карцинома» — это серьезный, сознательный враг, медленно действующий киллер-камикадзе, посланный небесами с некоей священной миссией. И подкреплением такой точки зрения стали многочисленные записи в интернете, подобные вот этой: «Кто еще считает, что терминальный рак горла [sic] у Кристофера Хитченса — это кара Господня тому, кто произносил богохульства? Атеисты всегда игнорируют ФАКТЫ. Они живут так, словно все в этом мире всего лишь «совпадения». Неужели? Неужели всего лишь «совпадение» тот факт, что из всех частей тела Кристофера Хитченса рак поразил именно ту, которой он пользовался для богохульств? Продолжайте верить в это, атеисты. Он будет корчиться от чудовищной боли, а потом умрет мучительной смертью, и ВОТ ТОГДА-ТО наступит настоящее веселье: его отправят в АДСКИЙ ОГОНЬ навечно, и он будет терзаться и гореть в геенне огненной».
В священных книгах и религиозной традиции имеется множество пассажей, сделавших подобные утверждения возможными. Задолго до того, как это коснулось меня лично, я понял, что они не имеют под собой никаких оснований. Во-первых, как это жалкий примат может претендовать на то, что ему известны мысли бога[47]? Во-вторых, готов ли анонимный автор подобных строк к тому, что его мнение узнают мои ни в чем не повинные дети, которые тоже страдают и тоже от бога? В-третьих, почему бы не поразить неверного молнией или чем-нибудь столь же впечатляющим? У мстительного божества явно весьма скромный арсенал, если все, что он смог для меня придумать, это рак, вполне допустимый в моем возрасте и при том «образе жизни», какой я всегда вел. В-четвертых, при чем тут вообще рак? Почти все мужчины, если сумеют прожить достаточно долго, получают рак простаты. Вещь довольно неприятная, но одинаково распространенная и среди святых, и среди грешников, и среди верующих, и среди неверующих. Если вы считаете, что бог распределяет рак по заслугам, то вам придется учесть и множество детей, страдающих лейкемией. Праведные люди умирают молодыми и в мучениях. А вот Бертран Расселл[48] и Вольтер[49] оставались богохульниками до самого конца своей долгой жизни — равно как и множество преступников-психопатов и тиранов. Все это может показаться абсолютно случайным. Мое до сих пор не пораженное раком горло позволяет мне заверить моего христианнейшего корреспондента в том, что оно — не единственный орган моего богохульства. И даже если голос изменит мне[50], я смогу письменно оспаривать религиозные заблуждения, пока смогу ясно мыслить. Так почему же меня поразил не рак мозга? Превратившись в трусливого, не осознающего себя идиота, я мог бы даже позвать священника к своему смертному одру, но сегодня, находясь в здравом уме и твердой памяти, я заявляю, что это униженное существо уже не будет «мной». (Имейте это в виду, если впоследствии распространятся подобные слухи или инсинуации.)
* * *
Вот что можно совершенно точно сказать о смертельной болезни: вы довольно много времени посвящаете подготовке к стоическому умиранию (и обеспечению дальнейшей жизни близких), но в то же время весьма активно занимаетесь выживанием. Очень необычный образ жизни — адвокаты поутру и врачи после обеда, этакое раздвоение личности. То же самое, похоже, происходит и с теми, кто молится за меня. Причем эти люди в большинстве столь же «религиозны», как и тип, который желает мне вечных мучений и при жизни (а это мне гарантировано, даже если я случайно поправлюсь), и после нее.
Из огромного (что удивительно и очень приятно!) числа людей, которые написали мне после известия о моей болезни, лишь немногие удержались, чтобы не сказать одного из двух. Они либо заверяли, что не оскорбят меня своими молитвами, либо в доброте душевной настаивали на том, что будут молиться за меня в любом случае. Религиозные сайты выделили под эту задачу специальное место. (Если вы прочтете эту книгу, то имейте в виду, что 20 сентября 2010 г. было назначено «Днем всеобщей молитвы за Хитченса».) Пэт Арчболд из National Catholic Register [51] и дьякон Грег Кандра были одними из тех католиков, которые сочли меня достойными своих молитв. Раввин Дэвид Вольпе, автор книги «Почему вера так важна», руководитель крупной иудейской общины в Лос-Анджелесе, придерживается того же мнения. Я не раз дебатировал с ним, а также с рядом консервативных протестантов, в том числе с пастором Дугласом Уилсоном из Нового колледжа Сент-Эндрюс[52] и Ларри Тонтоном из религиозного фонда Алабамы[53]. Все эти люди написали мне, чтобы сообщить: их паства молится за меня. И именно им я написал в ответ: «О чем же они молятся?»
Как и многие католики, которые всегда молились за то, чтобы мне открылся свет истины, эти люди абсолютно честны. Спасение души — вот что для них главное. «Конечно, мы молимся и об укреплении вашего телесного здоровья, но это дело вторичное. «Ибо какой прок человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Матф. 16:26)». Так написал мне Ларри Тонтон. Пастор Уилсон сказал, что, узнав о моей болезни, начал молиться о трех вещах: чтобы я победил болезнь, чтобы я примирился с вечностью и чтобы это событие объединило нас. Он не удержался от того, чтобы не заметить: третья его молитва уже была услышана…
То есть целый ряд вполне уважаемых католиков, иудеев и протестантов считает, что я, в некотором смысле слова, достоин спасения. Даже мусульмане поддержали меня. Мой друг из Ирана просил, чтобы за меня молились на могиле Омара Хайяма[54], великого поэта Персии и истинного певца свободы. В YouTube разместили сообщение о дне всеобщей молитвы за меня. Это сообщение сопровождалось песней «Думаю, я вижу свет» в исполнении того же Кэта Стивенса[55], который под псевдонимом Юсуф Ислам некогда поддерживал истерический призыв иранской теократии к убийству моего друга Салмана Рушди. (Кстати, слова этой псевдодухоподъемной песни настолько банальны, что кажется, будто они обращены к курице.) Очевидный экуменизм несет в себе и другие противоречия. Если бы я объявил, что неожиданно обратился в католическую веру, то Ларри Тонтон и Дуглас Уилсон сочли бы, что я совершил прискорбную ошибку. А если бы я решил присоединиться к какой-нибудь из протестантских евангелических групп, то последователи Римско-католической церкви не сочли бы, что душа моя оказалась в большей безопасности, чем сейчас. Обращение же в иудаизм или ислам неизбежно лишило бы меня молитв сторонников иной религии. Ближе всего мне великий Вольтер, который на смертном одре, когда ему предложили отречься от дьявола, пробормотал, что сейчас не время заводить врагов.
