Однажды, подвыпив, он учинил драку с двумя своими приятелями, с которыми проживал в одной комнате — оба потом ходили с выразительными лиловыми фингалами под глазами. На следующий день после драки, зайдя в нашу комнату, он сожалел, что так получилось. Драки среди студентов случались чрезвычайно редко, поэтому с того раза я к Хыцу стал относиться с некоторой настороженностью.
Об армии Хыц вспоминать не любил, но в общей суматохе застолья кто-то его подзадорил:
— Хыц, вот скажи, что тебе дала армия?
Он задумался на несколько секунд и серьезно ответил:
— Знаешь, до армии я не смог бы убить человека. А теперь могу… Армия вообще ничему путному не научит. Лично я только раствор месил, да кирпичи ложил. Какая в стройбате служба? Я и автомата-то в руках не держал — только лом да лопату.
Все продолжали громко общаться, ковыряли вилками в дешевых консервах с рыбой в томатном соусе, курили и гасили окурки прямо в опустевших консервных банках.
Хыц, плеснув в стаканы себе и мне водку, отвел меня в сторону от стола и, глядя на меня исподлобья, словно предвидя мою будущую судьбу, сказал мрачным тоном:
— Серега, когда тебя будут бить… сразу дерись.
— Это… как?.. — не совсем понял я совета. В голове ходил легкий хмельной туман.
— А вот так, — продолжил Хыц. — Дерись, дерись, дерись до последнего — отстанут, а не сможешь — смейся, будто тебе все равно. Тогда быстрей отстанут, — и чокнул свой стакан о мой. — Ну, давай — за Советскую Армию! — осушив стаканы до дна, мы, пошатываясь, вернулись к столу.
— И с чего это меня будут бить? — недоумевал я про себя. — Я же буду служить в десанте, а он-то в стройбате был, а там конечно — бардак! Тоже мне, сравнил!
— Ну, Серега, как говорится — с почином! Ты, как-никак, первым проторишь путь в армию, — широко улыбаясь, поднял свой стакан мой друг Иванов Сергей.
— Но лично меня туда никаким калачом не заманишь! Ни в какие войска! Я уж лучше еще здесь поучусь!
Иванов был большим любителем выпить, а также непревзойденным мастером разыграть товарищей. С физфака Иванова выперли еще на прошлой летней сессии за сплошные двойки. Стать твердым троечником — было пределом его мечтаний. Сложные формулы, описывающие разнообразные природные явления, но совершенно ненужные в повседневной жизни, да к тому же отнимающие драгоценное личное время на их «прорубание», тяготили и угнетали его в той же степени, что и меня. Несмотря на это, страстное желание восстановиться через год в правах студента-физика и победно окончить университет владело всеми его помыслами.
Еще в ноябрьский призыв его пытались взять "под ружье". Получив первую повестку, где ему предписывалось рано утром явиться в военкомат, чтобы пройти медицинскую комиссию на годность к службе, Иванов понял, что на него началась охота. Эту повестку как, впрочем, и все последующие Иванов, неприлично ругаясь, изодрал в клочья и выбросил, а сам удвоил бдительность.
В военкомате тех, кто не желал добровольно выполнять почетную обязанность перед Родиной, положительно не любили, хотя и прикладывали немало усилий, чтобы с ними повидаться. Двоечники, обитающие по общежитиям университета, завидев подъехавшую машину, у которой под лобовым стеклом крепилась табличка "Советский РВК" (Академгородок расположен в Советском районе Новосибирска), в панике, как тараканы при включении света, разбегались из комнат, где они были прописаны и пережидали облаву у своих друзей. Но назойливые военные норовили нагрянуть в самое неблагоприятное время, когда они были совсем некстати: в субботу вечером, когда в темном, громыхающем зале бушевали танцы, а бдительность притуплена алкоголем или, что еще хуже, ранним утром, когда все порядочные студенты либо мирно спят, либо режутся в преферанс, прикладываясь после каждого "паровозика на мизере" к трехлитровой банке пива.
Все три месяца ноябрьского призыва Иванов как опытный подпольщик был настороже, и ищейки из военкомата не смогли его зацепить. Когда призыв закончился, он предпринял несколько попыток получить "белый билет" — справку о негодности к службе в армии по состоянию здоровья. Этот и только этот бесценный документ мог обезопасить его от военного спрута на все предстоящие призывы.
Сначала он решил заболеть воспалением легких. Поздно вечером в лютый январский мороз Иванов, я и еще наш общий друг Андрей Рожков отправились в лес. Для этого было достаточно выйти с крыльца общежития, перейти дорогу, по которой редко проезжали автомобили, и пройти ещ„метров десять. Там начинались сплошные заросли.
— Так, засекайте тридцать минут, — распорядился Иванов. Он скинул с себя дубленку, передал ее мне, а сам, оставшись в одних трико, рукавичках и шапке, лег на снег обнаженным торсом.
Время шло. Мороз стоял жуткий — за тридцать градусов — что просто обжигал лицо. Мы с Рожковым, хоть и были тепло одеты, сразу же закоченели и для согрева стали прыгать на месте. Я раскурил сигарету и поднес ее к лицу Иванова:
— Дерни разок, а то совсем окочуришься.
Не двигаясь и не поднимая рук, он ухватил сигарету губами и затянулся.
— Осталось десять минут, — глядя на часы, сообщил Рожков. — Не помер там?
— Все в ажуре, — отозвался Сергей. — Замерз только.
Прикрывая лицо от обжигающего мороза, мы весело переглянулись:
— Hу да! Так и поверили! Смотри как «примлел» — даже не шевелится! Кайфует небось!
Наконец время подошло.
— Все! Ровно тридцать минут! Вставай!
Подняться самостоятельно Иванов уже не мог. Мы взяли его за руки и подняли как каменного истукана. Стряхнув с тела снег и накинув на него дубленку, мы вернулись в общагу. В комнате от тепла Сергея начало трясти как в лихорадке. Но помаленьку тело успокоилось, и он заснул.
Наутро мы с Рожковым вовсю кашляли и шмыгали носами, тогда как у Иванова на щеках горел молодецкий румянец, он был бодр и здоров. Сомнений не было — любая медицинская комиссия констатировала бы, что Иванов к выполнению священного долга годен.
Через день Иванов значительно усложнил задачу, произведя минутное погружение в прорубь на Обском водохранилище. Для страховки, чтобы он не ушел под лед, его перевязали веревкой и держали за концы. Однако и погружение в ледяную воду также не оправдало себя: испытания холодом только закаляли организм призывника, не оставляя никаких шансов стать обычным больным человеком.
В поисках тяжелого заболевания Иванов даже пробовал отравиться конторским клеем, но также все без утешительных результатов: хотя поначалу живот обнадеживающе скрутило, но уже на следующий день, надолго засев в туалете, все прочистилось естественным образом. Неудачей также закончилась и попытка сломать себе руку: хотя Рожков и бил тяжелым дрыном по-товарищески и от души, но кость даже не треснула.
