Ознакомительная версия.
Приглядываясь к ходу событий, Бисмарк вскоре мог убедиться, что его мечты об укреплении дворянского землевладения в монархии, об укреплении монархии в Пруссии и об укреплении Пруссии в Германии имеют все же значительные шансы быть осуществленными. Либеральная буржуазия, собравшаяся в Национальном собрании, в церкви св. Павла во Франкфурте-на-Майне, перепуганная первыми самостоятельными выступлениями рабочего класса, оказалась неспособной к революционному действию. «История прусской, как и вообще немецкой буржуазии с марта по декабрь, — писал тогда Маркс в «Новой Рейнской газете», — доказывает, что в Германии чисто буржуазная революция и создание буржуазной власти в форме конституционной монархии невозможны, что возможна только либо феодально-абсолютистская контрреволюция, либо социально-республиканская революция».[5] Первая победила, вторая потерпела поражение. Это в большой мере определило будущие пути воссоединения Германии.
Уже в период революции 1848 г. у Бисмарка в полной мере обнаружились те черты, которые в последующем оказались столь характерными для его деятельности: уверенность в своих силах, презрение к парламентской болтовне, умение довольно точно оценить силы противников. В ответ на шумную обструкцию, устроенную оппозицией во время его первого выступления в Соединенном ландтаге, он спокойно бросил в лицо своим врагам уничтожающую реплику: «В нечленораздельных звуках я не вижу аргументов». Несколько позднее, глядя на то, как легко трусливая либеральная буржуазия стала сдавать свои позиции перед наступающей реакцией, Бисмарк высказал сожаление, что правительство не смогло в полной мере проявить свою силу и, таким образом, еще более укрепить свое положение. «Насколько иначе, — писал он в письме к жене, — сложилось бы политическое положение правительства, если бы дело дошло хотя бы до маленькой стычки, и Берлин был бы взят не на основе капитуляции, а с боя». Уже в ту пору главным аргументом для него была сила: в ней он видел альфу и омегу всякого политического и дипломатического успеха. Несколько позднее он заявлял: «Германский вопрос не может быть разрешен в парламентах, а только дипломатией и на поле битвы, и все, что мы до сих пор болтаем и решаем, стоит не намного больше лунных мечтаний сентиментального юноши». Вскоре после своего назначения министром-президентом Пруссии (1862 г.) Бисмарк формулирует свою позицию: «Германия смотрит не на либерализм Пруссии, а на ее мощь. Великие вопросы времени решаются не речами и парламентскими резолюциями,— это была ошибка 1848–1849 гг., — а железом и кровью».[6]
Еще позднее, в 1864 г., Бисмарк заявил: «Вопросы государственного права в последнем счете решаются при помощи штыков». В своих «Мыслях и воспоминаниях» он пытается дать этим своим взглядам теоретическое обоснование.
Если его взгляды на роль силы, как решающего аргумента в политической и дипломатической борьбе, сложились еще в период революции 1848 г., то понимание роли силы в воссоединении Германии под гегемонией Пруссии пришло позднее. Германия была раздроблена на ряд мелких государств и княжеств. Некоторые из них были, настолько малы, что, по выражению Гейне, их можно было унести на подошве сапог. Среди десятков раздробленных государств главную роль играла Австрия, между тем как Пруссия должна была довольствоваться более скромным положением. В 1848 г. Бисмарк не помышлял еще о том, чтобы одна Пруссия взяла на себя миссию воссоединения Германии и вытеснила габсбургскую Австрию. Он считал нужным проглотить позор Ольмюцского соглашения,[7] когда Австрия при помощи России заставила Пруссию отказаться от подобных поползновений и закрепила за собою преобладающее влияние. Немалую роль тут сыграл учет реального соотношения сил. Пруссия, считал он, слабее, и она должна отступить, пока не успеет вооружиться и тем самым в будущем заставить Австрию и все другие немецкие государства считаться с собою. В этой связи он позднее формулировал основные задачи прусской дипломатии: «Не было бы чрезмерным требовать от нашей дипломатии, чтобы она по мере надобности откладывала, предупреждала или вызывала войну». Однако окончательное и ясное понимание путей воссоединения Германии под гегемонией Пруссии за счет вытеснения преобладающего влияния Австрии пришло после того, как ему, наконец-то, удалось вступить на дипломатическое поприще.
В мае 1851 г. Бисмарк получил назначение на пост сначала советника, а затем — посланника Пруссии при Союзном сейме[8] во Франкфурте-на-Майне. По-видимому, именно благодаря своим ультрароялистским взглядам он оказался подходящим кандидатом на этот пост. Очевидно, считали, что этот «сильный человек» будет энергично отстаивать в Союзном сейме интересы Пруссии.
Здесь на собственном повседневном опыте, непосредственно столкнувшись со всем сложным переплетом отношений между отдельными германскими государствами, Бисмарк сумел создать себе политическую концепцию, которой остался верен и впредь и которую последовательно осуществлял. Будучи на голову выше окружающих его руководящих политических деятелей Германии того времени, он понял объективные задачи, которые выдвигались ходом исторического развития. Сложившуюся тогда внутреннюю обстановку в Германии Ленин впоследствии характеризовал так: «На очереди стоял вопрос объединения Германии. Оно могло совершиться, при тогдашнем соотношении классов, двояко: либо путем революции, руководимой пролетариатом и создающей всенемецкую республику, либо путем династических войн Пруссии, укрепляющих гегемонию прусских помещиков в объединенной Германии».[9] Бисмарк понял историческую неизбежность объединения Германии: чтобы сохранить монархию и дворянство, нужно было, чтобы эти силы сами возглавили дело национального воссоединения, чтобы они заставили буржуазию покорно следовать за собою. Он понял также, что на этом пути столкновение между двумя немецкими государствами — Пруссией и Австрией неизбежно. Поняв это, Бисмарк стал настойчиво и последовательно подготавливать столкновение, которое должно было стать одним из существенных этапов на пути к воссоединению Германии на юнкерско-династической основе, под главенством Пруссии. Таким образом, он готовился к роли не только могильщика, но и душеприказчика половинчатой революции 1848 г.
Важно отметить, что, осознав эту историческую задачу, Бисмарк вместе с тем понял, какое значение для ее разрешения имеет международная политическая обстановка. К созданию наиболее благоприятных международных условий и была направлена его деятельность как политика и дипломата. Это был период, когда не только окончательно сложились, но и полностью раскрылись основные черты бисмарковской дипломатии. Как дипломат Бисмарк прошел хорошую школу. В течение восьми лет своего пребывания во Франкфурте, в этой, по выражению Бисмарка, «лисьей норе Союзного сейма», он имел возможность самым тщательным образом изучить «все ходы и выходы вплоть до малейших лазеек», все сложные дипломатические хитросплетения, возникающие из противоречивых интересов отдельных германских государств. Он мог учиться у своих собственных соперников в Союзном сейме; австрийская дипломатия, прошедшая школу Меттерниха, имела огромный опыт по части хитроумных интриг. Его кратковременное пребывание в Вене, в этой, по словам прусского короля, высшей школе дипломатического искусства, также имело в этом смысле немалое значение. Впоследствии, будучи назначен на пост посланника в Петербург (1859–1862 гг.), Бисмарк тщательно изучил опыт русской дипломатии. Вопреки довольно распространенному мнению, здесь было чему учиться, и были люди, у кого можно было учиться. Маркс и Энгельс, которые ненавидели дипломатию царской России, все же очень высоко ценили ее качества. Бисмарк, по собственному его признанию, брал «уроки дипломатического искусства» у Горчакова. Некогда соученик Пушкина по лицею, русский канцлер Горчаков был не только выдающимся оратором, но и одним из наиболее крупных дипломатов своего времени. Бисмарк сумел завоевать доверие Горчакова, и последний охотно предоставлял своему немецкому ученику возможность регулярно читать поступающую в Петербург дипломатическую почту. Впоследствии, в период охлаждения русско-германских отношений, Бисмарк отплатил своему русскому учителю немалой толикой ненависти, а Горчаков ответил тем же. В известной степени это объяснялось тем, что оба слишком хорошо познали друг друга. Наконец, в области политической и дипломатической у Бисмарка был еще один образец — Наполеон III. В «Мыслях и воспоминаниях» читатель прочтет много страниц, посвященных рассуждениям Бисмарка о французском бонапартизме, о его исторической природе, о его целях и методах. Будучи прусским посланником в Париже (1862 г.), Бисмарк мог многое заимствовать и из этого арсенала.
Ознакомительная версия.
