Он обожал участвовать в оперных и балетных спектаклях Мариинского театра, знал наизусть многие произведения. Отличаясь врожденной музыкальностью, еще плохо разбираясь в нотах, мог по слуху повторить полюбившуюся мелодию. Ему очень нравилась музыка Рихарда Вагнера и пение Федора Шаляпина. В школьные годы одной из первых его «больших» партий на сцене Мариинки стал Фавн в балете «Ацис и Галатея», поставленном М. Фокиным для выпускного спектакля училища. Символично, как многое в судьбе Нижинского. Ведь именно его Фавн — получеловек-полуживотное из «Послеполуденного отдыха фавна» — впоследствии станет провозвестником нового балета XX века, ключом к тайнам подсознания артиста. Тогда сам Нижинский скажет: «Фавн — это я». Да, в нем были и бестиальность, и сакральность.
По окончании училища в 1907 году Вацлав был принят в труппу Мариинского театра на очень скромную зарплату, хотя танцевал сольные партии и классические па-де-де. Чтобы материально поддержать семью, он был вынужден подрабатывать на стороне частными уроками, принимать помощь великосветских покровителей. Дирекция не спешила продвигать его по службе, но с первых дней своего пребывания в театре он стал партнером ведущих балерин, таких, как Матильда Кшесинская и Анна Павлова.
Критика сразу обратила внимание на этого невысокого, но пропорционально сложенного юношу (его рост был всего 167 см!), с сильно развитой, словно лепной по фактуре мускулатурой ног и рук, маленькой и аккуратной стопой, чуть вялыми, но выразительными кистями рук, словно пораженными «болезнью воли». В жизни его никак нельзя было назвать красавцем. Зато на сцене Нижинский казался обаятельным, даже обольстительно красивым, что притягивало к нему и мужчин, и женщин. Прирожденный классический танцовщик, своей исполнительской манерой Вацлав резко выделялся среди премьеров старшего поколения. Работая над большими классическими партиями прошлого столетия, он невольно переделывал их на свой лад. Шедевром его раннего «додягилевского» репертуара считается Голубая Птица (па-де-де Голубой Птицы и принцессы Флорины) из «Спящей красавицы». При нешне безупречном академизме его танцевальной формы было в персонаже Нижинского нечто новое. Загадочное и неуловимое, присущее картинам художников «Мира Искусства». Танцовщик изменил костюм, упразднив бутафорские крылья. Раскрепостил руки, которые приобрели невиданную доселе окрыленность. Таких рук в мужском танце еще не знал петербургский балет. Скорее человек огромной художественной интуиции, чем рационального знания, Нижинский творил, как говорится, п, о наитию свыше. Считывал информацию и воплощал ее в своих образах. Даже не понимая, что творит, он в своем танце невольно увековечил идеалы неоромантизма и акмеизма.
Одним из первых его сны, тайны подсознания смутно почувствовал и попытался раскрыть хореограф Михаил Фокин. Он понимал, что в Вацлаве одновременно присутствуют четыре стихии и четыре темперамента, мужское и женское начало. То, что природа наделила его и возвышенной душой, и утонченным эротизмом, как нельзя лучше соответствовало требованиям эпохи. Сочиняя партии для Нижинского с учетом его самобытной индивидуальности и духовного склада, Фокин невольно вносил в них биографические черты. Он создал целую галерею разнообразных сценических портретов Нижинского, среди которых оказалось немало шедевров. Но в исполнении других артистов, включая самого Фокина, который, кстати, был превосходным танцбвщиком, они теряли магнетизм и силу воздействия. Партии Нижинского всегда были и оставались только его партиями.
Для Анны Павловой и Вацлава Нижинского Фокин поставил дуэт на музыку Седьмого вальса Ф. Шопена в духе ожившей картинки времен расцвета романтизма. Он попал в десятку — номер имел такой успех, что впоследствии хореограф поставил целый балет в том же стиле — «Шопениану», или «Сильфиды», как его называют на Западе.
Основными балетными героями XIX века были принцы и знаменитые воины. Они были богаты, могли пользоваться всеми радостями земными. Но тем не менее их манила неземная любовь. Своим вторжением они разрушали тот тонкий мир, в котором жили их фантастические возлюбленные, и часто погибали сами. Все изменилось в начале XX века. Появился новый тип героя — художник, которому сам Бог велел чувствовать себя уверенно и уютно в мире фантастики и грез. К ним относится и Юноша-поэт Вацлава Нижинского в фокинском неоромантическом шедевре «Шопениана». Он — единственный мужской персонаж балета, окруженный хороводом эфирных сильфид. В этом балете нет сюжета, конфликтов и противоречий. Чистая музыка и чистый танец. Как в раю, куда в своих видениях может проникнуть лишь художник или поэт… На изящную вариацию-мазурку Юноше воздушной мазуркой отвечает одна из сильфид. Благодаря «созвучию душ», они объединяются в изумительном дуэте. Юноша Нижинского был равным среди равных — недаром в коде балета все его участники исполняют один и тот же хореографический текст…
Имея перед собой такой уникальный материал, как тело и душа Нижинского, Фокин эскпериментировал в самых разных направлениях. Призрак розы (на этот раз именно дух, а не реальный юноша) в одноименном балете, поставленном на известное «Приглашение к танцу» К. М. Вебера, — еще один фокинский шедевр, в котором раскрылась иная грань дарования многоликого Бога танца — Нижинского.
…Вернувшись после бала, девушка опускается в кресло. И, вдохнув аромат увядающей розы, она пребывает в сомнамбулическом состоянии между сном и явью. Внезапно в открытое окно ее комнаты влетает Призрак розы (роза— вечный символ любви, но чувственной или духовной — это зависит от ее цвета; Нижинский, как известно, обожал белые розы, дарил их своей невесте). Он обволакивает ее дурманящим ароматом, осыпает красными лепестками. Порхает, кружит перед нею, лукаво приглашает на тур вальса. А потом, утонченный и неуловимый, покорно ложится у ее ног. И когда в финале этой прелестной миниатюры девушка в изнеможении снова опускается в кресло, поцеловав ее, этот странный Призрак исчезает…
Загадочен и противоречив как по облику, так и по пластике двуединый, почти андрогинный персонаж Нижинского. Изысканные кружева вокруг девушки плели его безвольные, мягкие, почти женственные руки и кисти, завораживающие буквально каждым движением, подобно пасам гипнотизера. И в то же время в этой партии обилие сложнейших прыжков, виртуозных вращений, других чисто мужских па. Его Призрак розы, словно лукавый сильф, витал вокруг своей избранницы, соблазняя ее…
Сознательно или нет, но в «Призрак розы» Фокин на свой лад повторил знаменитую начальную сцену первого романтического балета. «Сильфида», где Дева воздуха
