Волощенко смущен. Как выяснилось потом, бедняга замучил всех, кто подбирал ему штатскую одежду, просил выбрать самую модную, элегантную пару. И вот, пожалуйста, этакий прием!
— А ну вас! — отмахивается он и сердито ставит чемоданы на землю.
— Подожди, подожди, — говорит, подходя к нему, Панас. — А это что за чемодан?
Новый взрыв хохота: Панас держит в руках… патефон.
Да, наш спутник оказался на редкость веселым малым.
Пароход не пришел и на другой день. Надолго ли мы тут застрянем? Сопровождающий пожимает плечами: странно, но пароход, видимо, где-то задержался — это раз; потом учтите, что погрузка займет несколько дней, — это два. В общем, с недельку придется просидеть.
— Отдыхайте, загорайте, — говорит он нам.
Пака я хорошо знаю лишь Бутрыма и Минаева. Высокий, костлявый и, как большинство людей такого склада, медлительный, Бутрым выглядит взрослее нас всех. Я думаю, что он может оказаться нашим командиром, и сравниваю его с Сашей Минаевым. Так же, как и Бутрыма, я знаю Минаева давно и так же давно люблю. Мы почти одногодки с ним, но я привык считать его старшим. Спорить с ним трудно: он умеет находить веские, неотразимые доводы; поссориться — невозможно: он предельно честен в отношениях с друзьями. Вообще он удивительный человек: за что бы ни брался, все у него выходило ладно, толково и красиво.
В разговоре кто-то вспомнил об Анатолии Серове. Я о нем слышал не раз, но видел его только однажды, и то мельком. Помню, он с первой минуты произвел на меня большое впечатление: рослый, с широко развернутыми плечами и открытым, энергичным лицом.
Лежа на горячей севастопольской земле, с удовольствием слушаю рассказы о Серове и молча присоединяюсь к общему мнению: хорошо бы и ему разрешили ехать в Испанию вместе с нами.
Майское солнце припекает изрядно, и беседа наша течет неторопливо. Тихо плещут о берег волны, и так же тихо рассказывает что-то Панас. Я прислушиваюсь: Панаса ли это голос? Приглушенный, странно печальный…
— Батьку доконали царские жандармы. Мать говорит веселый был: начнет плясать — хата ходуном ходит. А я ничего не помню. Только помню — борода у него была колючая, он любил щекотать бородой. И брата я потерял старшего — тот махновцам попался в лапы. В братской могиле похоронили. Сейчас там памятник стоит, и на памятнике фамилия: «Иванов».
Я слушаю Панаса, и мне становится ясно, почему этого парня потянуло в Испанию.
Все жарче и жарче печет солнце. Не выдержав зноя, Волощенко уползает в палатку. И сразу же оттуда раздается неунывающий хрип патефона. Море, белые палатки, легкая музыка — да и впрямь не на отдых ли мы приехали? Долго мы тут будем валяться?
— Куда пропал сопровождающий? — говорит Минаев.
Никто не может ответить: сопровождающий исчез бесследно, мы даже не заметили, на чем он уехал.
— Неужели мы только сутки живем здесь? — спрашивает Минаев. — Чудно… Кажется, будто уже давным-давно. Во всяком случае, пора бы сниматься.
И смотрит на бухту. Бухта — это угнетает нас больше всего — пустынна. На приколе стоят два буксирчика, несколько шаланд — и все.
— На чем же мы поплывем? Не на этих же «броненосцах»? — спрашивает Бутрым, и в голосе его слышатся нотки нетерпения.
Испания почему-то кажется очень далекой страной. Гораздо более далекой, чем это нам раньше казалось.
Как в сказке — заснули после обеда, а в это время произошло чудо. Просыпаемся — в бухте стоит большой двухтрубный пароход. Видно, только что подошел: по всей бухте волнами морщится вода. На палубе суетятся черноволосые, загорелые матросы. Явственно слышны незнакомые, твердые слова.
— Испанцы, — догадывается кто-то из нас, и, охваченные внезапной радостью, мы кричим, перебивая друг друга:
— Привет, товарищи!
Нас замечают. Матросы подходят к самому борту и, приветственно подняв сжатые кулаки, отвечают:
— Салуд, камарадас!
Первое знакомство. Пароход подошел так близко, что мы отчетливо различаем лица матросов, видим, что они возбуждены встречей. Не в силах оторваться, смотрим на пароход, пока Минаев не догадывается:
— Им же работать надо. А мы митинг устроили. Кричим друг другу и ничего не понимаем.
Нехотя уходим в палатку. Но нет-нет кто-нибудь приоткроет угол полотнища и снова взглянет на пароход, читая по складам его название «Oldecon». Там уже кипит работа.
Идет погрузка. Раздаются возгласы, которые можно услышать в любом порту мира: «Вира! Майна!». Испанцы умеют работать темпераментно и легко — с каким-то удивительно праздничным подъемом. Мы любуемся ими, и кто-то, кажется, Бутрым, не выдерживает:
— Чем глазеть без толку, пошли бы помогли…
Но его прерывает появившийся сопровождающий:
— Я советую вам заняться другим — изучением испанского языка. Пригодится.
Толковое предложение. Мы и сами не раз задумывались над простым вопросом: а как будем разговаривать с испанцами?
Наш маленький лагерь пополнился еще одним человеком. Вместе с сопровождающим прибыл молодой человек, на вид лет двадцати, не больше, одет скромно, опрятно. Сразу видно, что военной формы еще не носил, но, видно, с дисциплиной в ладу, коли не включился в разговор до тех пор, пока его не представил сопровождающий:
— Вот и учитель испанского языка, в Испании будет работать военным переводчиком. Леонид Резников.
Нас эта новость поразила. Совсем молодой парень, а уже знает иностранный язык, да какой — испанский!
Спросонок ничего не могу понять. Невероятный шум, крики, хохот. Вскакиваю с постели — мимо меня пролетает подушка.
— Довольно спать, сони! — кричит здоровенный детина и стаскивает за ноги с постели ничего не соображающего Волощенко.
Протирая глаза, всматриваюсь — Серов! А он, не давая опомниться, уже командует:
— Ну-ка, быстро в море! Утро какое, а они спят!
И заразительно смеется. Удивительный человек этот Серов — почти никто из нас не знает его, а он врывается к нам, словно мы его старые друзья. И главное — сразу же располагает к себе, так что не остается места ни для обиды, ни для смущения. Уж на что молчалив Бутрым, но и тот громко смеется и весело расталкивает все еще полусонного Волощенко.
Не одеваясь, в трусах, обступаем Анатолия и забрасываем его вопросами. А ему не стоится на месте. Бурно жестикулируя, рассказывает, как он по дороге в Севастополь все боялся, что мы уже отплыли.
— Ну, так когда же? Когда? — спрашивает он нас.
Мы показываем на пароход: мол, грузится. Серов круто поворачивается, внимательно смотрит на него и покачивает головой.
