Это говорит полковник Генерального штаба Вооруженных сил СССР Дмитрий Поляков [1]. Начальник секретариата советской военной миссии при ВШК.
— Здравия желаю, мистер Поляков, — поспешно ответил американец. — Слушаю вас.
— Мне необходимо по неотложному делу встретиться с руководителем вашей миссии генералом О’Нейли…
Фейхи почувствовал в голосе русского полковника большое волнение и подумал о том, что, наверное, произошло что-то непредвиденное, из ряда вон выходящее. Поначалу он несколько растерялся, потом вежливо ответил:
— Хорошо, я доложу о вашей просьбе генералу, но только завтра. Сегодня его в офисе не будет. А что у вас случилось?
Наступило короткое молчание: теперь уже Поляков растерялся, не зная как лучше ответить. Дыхание его в трубке заметно участилось, и он тихо, с некоторым раздражением, обронил:
— О том, что у меня случилось, я расскажу вашему генералу. — И он положил трубку, даже не попрощавшись с американским полковником.
Подойдя к окну, Поляков вдруткак-то особо остро почувствовал свое одиночество, и как будто все вокруг него стало ненадежно. В голове возникли большие сомнения: «Стоило ли говорить Фейхи о своем намерении встретиться с руководителем американской миссии генерал-лейтенантом О’Нейли? И при этом еще подчеркивать: по неотложному, важному делу? Не дай бог, этот Фейхи проболтается кому-нибудь из знакомых советских граждан, командированных на работу в ООН?!»
После таких тягостных размышлений ему стало страшно, как будто после звонка в офис американского генерала за его спиной начали совершаться какие-то сделки и его самого уже продают кому-то.
На самом деле так оно и было. В тот же вечер, 30 октября, полковник Фейхи позвонил в Федеральное бюро расследований США и сообщил о коротком телефонном разговоре с советским полковником Дмитрием Поляковым.
Среда, 1 ноября, ФБР
В среду утром руководитель советского отдела контрразведки ФБР Джеймс Нолан проснулся с сильной головной болью. Она явилась следствием неспокойной ночи и мучивших его кошмаров до самого рассвета, а потом и размышлений о загадочном звонке советского полковника в резиденцию генерала О’Нейли. «Что нужно этому русскому? Почему он не сказал, для чего нужна ему эта встреча с высокопоставленным официальным представителем США в ООН? И вообще, кто он — этот русский? “Чистый” военный дипломат или разведчик?» Решив, что многое должны прояснить материалы слежки за ним и, возможно, имеющееся на него досье в архиве, Нолан немного успокоился. Потом торопливо побрился, порезавшись при этом, что с ним случалось редко, принял холодный душ и, чтобы не тратить время на приготовление завтрака, сразу приступил к решению служебных вопросов: набрал номер телефона Дэвида Мэнли [2] — специалиста ФБР по Советскому Союзу.
Тот ответил не сразу. Услышав сонный, глухой голос Мэнли, Нолан, не извиняясь перед ним за ранний звонок — не было еще и восьми утра, с раздражением предупредил его:
— Ты должен быть у меня сегодня между десятью и половиной одиннадцатого со всеми материалами, которые должен был вчера собрать в архиве.
Ответа не последовало.
— Ты меня понял?
— Да, мистер Нолан, — еле слышно ответил Мэнли заспанным, вялым голосом.
Этот тихий, вялый горивел начальника отдела в бешенство:
— Так у тебя есть что докладывать или нет?!
— Есть.
— Ну хорошо. Я жду тебя.
Ровно в десять Дэвид Мэнли вошел в кабинет шефа и, положив перед ним толстую папку с документами, направился к сидевшему за приставным столом мужчине лет пятидесяти. Это был известный в ФБР разработчик острых операций, направленных против Советского Союза Джон Мори [3]. Исполненный достоинства высокий, седовласый Мори поднялся из кресла, сделал шаг навстречу Мэнли и, крепко пожав ему руку, спросил:
— Ты ознакомился уже с материалами этой папки?
— Да.
— Прекрасно, — отозвался Мори, затем повернулся к читавшему сводки наружного наблюдения Нолану и громко, чтобы тот услышал, спросил: — А может, мы послушаем Дэвида, что интересного содержат принесенныеим сводки? Я говорю это к тому, чтобы мне не тратить потом время на ознакомление с ними.
Нолан, отложив в сторону папку, откашлялся и сказал:
— Я согласен с тобой, мистер Мори. Пожалуйста, Дэвид… Можешь сидя докладывать.
— Спасибо, мистер Нолан. Основываясь на досье, которое было заведено нами в маепятьдесят первого года, и на сводках наружного наблюдения тех лет, а также прошлого и нынешнего года, у меня нет сомнений, что полковник Поляков является советским разведчиком.
Джон Мори и Джеймс Нолан удивленно переглянулись.
— А теперь позвольте мне изложить свои доказательства, — продолжал Мэнли. — Я постараюсь быть очень кратким.
— Нет, давайте лучше поподробнее, — возразил начальник отдела.
— О’кей. Начну с первой его командировки в нашу страну: с мая пятьдесят первого по июль пятьдесят шестого года. В то время он являлся офицером для поручений при Представительстве СССР в Военно-штабном комитете ООН. Имел звание подполковника. Через два года его назначают начальником секретариата ВШК этого же Представительства. Кстати, неплохая для разведчика должность прикрытия. При выходах в город он профессионально выявлял нашу слежку, а в ряде случаев и уходил от нее. Так было, например, при посещении банка и переводе денег в одну из гостиниц Лос-Анджелеса.
— А установлено кому именно в Лос-Анджелесе переводились эти деньги? — спросил Мори. — Это, во-первых. Во-вторых.
— А во-вторых, — не дал ему договорить начальник отдела, — были ли при первой его командировке выявлены какие-либо контакты, представляющие для нас интерес?
— На оба ваших вопроса отвечаю отрицательно: нет.
На лице Джона Мори появилось изумленное выражение. Нолан в это время продолжал молча просматривать досье на Полякова. Когда он обнаружил что-то интересное в папке, то, вскинув голову, спросил:
— А как ты, Дэвид, можешь расценивать выступление мистера Полякова в октябре пятьдесят третьего года на совещании сотрудников советских учреждений в Нью-Йорке?
— Вы имеете в виду, — подхватил Мэнли, — высказанную им неправильную с позиций руководства СССР точку зрения в отношении постановки вопроса советской делегацией на восьмой сессии ООН?
— Да, я это имел в виду. Практически он выступил на том совещании с антисоветских позиций по вопросу разоружения пяти великих держав на одну треть всех вооруженных сил. Поляков заявил тогда, что вопрос о разоружении неоднократно ставился советской делегацией и ни разу не получал поддержки со стороны остальных членов ООН. И что снова ставить его в повестку дня не следовало бы, подчеркнув при этом, что этот вопрос потерял уже всякую остроту. Как ты думаешь, Дэвид, что должно было последовать в отношении Полякова после такого смелого, антиправительственного выступления?
Мэнли откинулся на спинку кресла и спокойно произнес:
— Насколько мне известно, компартия Советского Союза никогда и никому не позволяла отклоняться от своего внешнеполитического курса. Если же кто-то из членов партии шел вразрез с ее установками и не согласен был с ее политической линией, тех изгоняли из ее рядов, а иногда даже и расстреливали.
— Так он коммунист или нет? — поинтересовался Мори.
— Да, он — член Коммунистической партии Советского Союза.
— Тогда по логике вещей, — продолжал Мори, — он должен бы быть исключенным из партии и откомандированным в Москву. Но ни того ни другого не было сделано. Мало того, он во второй раз приезжает в Нью-Йорк, как писчем не бывало, на свою прежнюю должность в Военно-штабной комитет… Так о чем это может свидетельствовать?
— Разумеется, о сокрытии бывшим руководством Полякова его антипартийного выступления в Нью-Йорке.
— Наверное, так оно и было, — задумчиво произнес Нолан. — Иначе бы его не командировали во второй раз в Нью-Йорк.
