Всякая модернизация экономики России времени Петра была бы грубой антиисторической ошибкой.
Хозяйство России в первой четверти XVIII в. и позже оставалось хозяйством феодально-крепостническим. Поскольку крепостные крестьяне стали еще более зависимыми от землевладельца, пребывая такими же, как и до Петра, беспомощными перед произволом низших и высших носителей государственной власти, постольку и создаваемая при Петре крупная добывающая и обрабатывающая промышленность неминуемо начала базироваться на подневольном труде закрепощенных крестьян, "поверстанных" в заводские и мануфактурные рабочие.
Не следует этого забывать и впадать в преувеличения. В новую, буржуазную общественную формацию Россия при Петре еще перейти не успела. Но создаваемый тип абсолютистской монархии при Петре был уже более новым, более приспособленным к усложненной экономической жизни политическим строем, чем самодержавие XVII в. Абсолютизм первой четверти XVIII в. был прежде всего сильнее, осведомленнее, оперативнее, чем очень отсталый аппарат царской власти времен Алексея Михайловича. А кроме того, абсолютизм при Петре стал несравненно богаче экономическими ресурсами. Быстро шедшее в гору развитие промышленности и торговли давало возможность прежде всего обеспечить техническим оснащением новую армию и только что возникший флот. Дворянство и купечество как два класса, господствующие над низшей податной массой и ее нещадно эксплуатирующие, но при этом всецело подчиняющиеся воле монарха, которая передается и осуществляется посредством сложного и очень разветвленного бюрократического аппарата, - такова была структура петровского государства, по крайней мере в том виде как его замышляло и строило законодательство времени Петра.
И в разгаре гигантской перестройки всего государственного аппарата России пришлось повести тяжелую, упорную, опасную борьбу за возвращение отнятого у нее морского побережья, за выход к морю.
2
Насильственное отторжение от России ее приморских владений началось еще в XVI столетии. Борьба Ивана Грозного за доступ русского народа к морю не увенчалась успехом и окончилась потерей очень ценной территории.
Фриксель и другие шведские историки неправы, когда говорят, что Ингрия (Ингерманландия) была в свое время первой территорией, захваченной шведами у русских. Ингрия (старая Новгородская "Водская пятина") была захвачена шведами лишь по Столбовскому договору 1617 г. А еще в 1595 г. по русско-шведскому мирному договору, заключенному 10 мая 1595 г. в г. Тявзине, русские принуждены были, несмотря на свои протесты, "уступить княжество Эстляндию" "со всеми замками, которые суть: Нарва, Ревель, Вейсенштейн" и т. д. Только в 1703-1704 гг. вслед за Ингрией наступила очередь Эстляндии (Эстонии), и она в процессе продолжающейся войны была возвращена России.
Заметим, кстати, по поводу этой идущей от Ивана Грозного традиции борьбы за море, что в своих работах Маркс и Энгельс неоднократно высказывались, как известно, в самых решительных выражениях, что Россия не могла нормально развиваться, не получив свободный выход к морю. О колоссальном значении повелительного требования, выдвинутого всей русской политической и экономической историей, овладеть выходом к Балтийскому морю, Маркс говорит и в четвертой тетради своих замечательных "Хронологических выписок"{4}.
Нужно, однако, заметить, что предшественники Карла XII на шведском престоле - и Карл IX и Густав Адольф, приходившие в столкновение с Россией в самый критический момент ее существования, в разгаре разрухи Смутного времени и в первые годы после воцарения Михаила, никогда не осмеливались ставить перед собой ту задачу, которую поставил перед Швецией Карл XII, хотя нет никакого сравнения между тяжким экономическим и политическим положением русского государства в первые годы XVII в. и начинавшимся могуществом быстро шедшей вперед петровской России.
Те короли, при которых создавалось и крепло шведское великодержавие, непохожи были в своем отношении к России на того, которому суждено было навеки похоронить это великодержавно под Полтавой. Когда, например, Карл IX решил в первые годы XVII в. воспользоваться затруднительным положением русского правительства, то расчеты его не шли дальше стремления утвердить шведские позиции на Прибалтике, овладеть г. Корелой (Кексгольмом) и установить влияние шведов в Новгородской земле. И вместе с тем его знаменитое письмо к Василию Шуйскому и дальнейшие его обращения к царю сулили военный союз и помощь Швеции для борьбы против грозной опасности со стороны Сигизмунда III, ничуть не отказавшегося от программы обширнейшей агрессии против восточного соседа.
По мере усиления разрухи в Русском государстве аппетиты Карла IX, конечно, росли, он уже думал о прямом завоевании Новгородской земли, но никогда не выдвигал и мысли о завоевании или даже хотя бы установлении вассалитета Московского царства. И когда после овладения Новгородом шведское правительство, воспользовавшись "вакантным" состоянием московского престола после падения Шуйского, задумало домогаться избрания на царство принца шведского Карла Филиппа, то шведский король Густав Адольф, преемник Карла IX, всячески стремился удостоверить русских своих контрагентов, что брат его Карл Филипп в случае избрания будет совершенно самостоятельным от Швеции русским царем, и русский парод нисколько не утратит своего суверенитета. Уже завоеванный шведами Новгород они рассчитывали оставить за собой, но о покорении или вассалитете остальной России не было и речи.
Правда, из кандидатуры Карла Филиппа ничего не вышло, и шведы натолкнулись на упорное противодействие русского населения. Но мы не будем дальше на этом останавливаться. Нам важно было лишь отметить, во-первых, то обстоятельство, что шведам уже в начале XVII столетия пришлось испытать русское народное сопротивление всяким попыткам агрессии и захватов русской земли, а во-вторых, подчеркнуть, что шведские правители начала XVII в., в том числе Густав Адольф, у которого хватило сил победоносно пройти через всю Центральную Европу и грозить существованию Габсбургской монархии, все-таки никогда не увлекались мечтой о триумфальном въезде в Москву и разрушении Русского государства.
* * *
Когда в январе 1617 г. начались русско-шведские мирные переговоры, то русские представители уже со второго совещания (7 января) потребовали возвращения Ливонии, заявляя, что она "за нами от прародителей государей наших, от государя Георгия Ярослава Володимировича, который построил Юрьев Ливонский в свое время". А шведы на это ответили насмешкой: "Ливонских городов вам за государем своим не видать, что ушей своих". Русские твердили, что Ям, Копорье, Ивангород, Юрьев (Дерпт), Ругодив (Нарва), Орешек (позднейший Нотебург-Шлиссельбург) - города русские, и от них русское царство не отступится, и от Корелы (Кекегольма) тоже не хотели отказаться. Но отказаться все-таки пришлось, слишком еще слабо было московское правительство после страшных десятилетних смут и потрясений 1603-1613 гг., чтобы отстоять вооруженной рукой русское народное достояние от захвата чужеземцами. Издевательства шведов во время этих долгих переговоров, начавшихся в Дедерине и кончившихся в Столбове 27 февраля 1617 г., показывали, что никакого значения угрозам московских правителей шведы не придавали.
