На пятый день пути мы прибыли в Лиссабон, где наш «Липари» должен был грузиться углем. Всех пассажиров пустили на берег, кроме нас: портовые власти категорически заявили, что ни один обладатель нансеновского паспорта на португальскую землю не ступит. Однако, когда Керманов показал членскую карточку французского Союза Комбатантов, а я — бельгийского, для нас двоих все же сделали исключение. Мы побывали в городе, осмотрели его достопримечательности, сделали кое-какие покупки и вечером возвратились на пароход, мысленно навсегда простившись с европейским материком.
По выходе из Лиссабона, наш пароход шел без всяких остановок двенадцать дней, на тринадцатый мы увидели берега Южной Америки, а несколько часов спустя вошли в бразильский порт Пернамбуко, расположенный в непосредственной близости от экватора.
Город с моря казался довольно живописным. Над ним, на необычайно синем для европейца небе, висело яростно пылающее солнце и, несмотря на ранний утренний час, жара была одуряющая.
На берегу виднелись всевозможные пальмы и другие тропические растения, с кричаще-яркой зеленью, лишенной привычных для нас мягких тонов. Общее впечатление грандиозного лубка. По пристани сновали люди, среди которых не было заметно белых.
В ту пору бесподданным русским эмигрантам выдавали паспорта Лиги Наций, отделом беженцев которой заведывал знаменитый норвежский путешественник Фритиоф Нансен. Обладателям таких паспортов ни одна страна в мире не давала въездных виз, если в данный момент не нуждалась в дешевой рабочей силе.
Русским сходить на берег, как водится, и тут не разрешили. Остальных пассажиров спускали по двум трапам, один из которых был предназначен только для первого класса. Заметив, что там почти не проверяют документов, мы с женой пристроились к этой очереди и, несколько минут спустя, без всяких осложнений очутились на берегу. После нас еще двое благополучно проделали то же самое, но следующего уже накрыли и больше не удалось спуститься никому.
Оглядевшись по сторонам, мы поняли, что самый город находится в стороне от порта, но трудно было определить — где именно, так как даль закрывали деревья, среди которых всюду виднелись одинаково невзрачные постройки. Первым нашим намерением было взять такси, но таковых нигде не было видно и волей-неволей пришлось отправиться в путь пешком. От портовой площади лучами расходилось несколько мощеных булыжником улиц. Выбрав наиболее широкую, мы зашагали по ней, полагая, что рано или поздно она нас выведет в центральную часть города.
Однако, пройдя с версту, мы очутились в самой настоящей негритянской деревушке, которая была бы к месту где-нибудь в дебрях Африки. Хижины из тростника и пальмовых листьев разбросались тут в причудливом беспорядке, без всякого намека на улицы; кое-где среди них виднелись жилища, видимо, местной аристократии, сооруженные из ящичных досок и расклепанных жестянок. Землю покрывала ярко-зеленая трава, в которой пестрели красные, белые и синие цветы, видом похожие на европейские вьюнки, но размером с тарелку. Поселок тонул в зарослях пальм различных сортов: на одних висели кокосовые орехи, на других нечто вроде дынь, на третьих огромные гроздья каких-то желтых шариков, на четвертых что-то похожее на плоды чинары, но с человеческую голову величиной.
Из каждой хижины при нашем приближении высыпала куча полуголых негров, которые долго провожали нас глазами, — видно белый человек забредал сюда нечасто. Толпа негритят бежала за нами всю дорогу, что-то лопоча и протягивая черные лапки за подачкой.
Нас так захватила эта неожиданная экзотика, что мы не хотели поворачивать обратно и продолжали двигаться прямо. Наконец деревушка осталась позади, деревья тоже поредели, и мы увидели перед собой довольно широкую реку. На ее противоположном берегу раскинулся город. Чуть в стороне от нас виднелся железнодорожный мост, без перил и почти без всякого настила, — никакой иной возможности попасть отсюда на другой берег, по-видимому, не было. В начале мы не отваживались на такое путешествие, боясь, что посреди реки нас может настигнуть поезд, но заметив, что группа негров подошла к мосту и спокойно зашагала по шпалам, мы последовали их примеру и вполне благополучно совершили переправу.
Пернамбуко совсем не похож на европейские города и общее от него впечатление могу выразить кратко: в таком месте мне бы жить не хотелось, Но в деталях есть немало живописного. Все дома одноэтажны и обычно носят какие-то признаки мавританского стиля, разумеется, за исключением тех, которые имеют стиль явно лачужный. Каждый из них окружен просторным навесом с претензией на колоннаду и ютится в зелени небольшого садика. Здесь можно увидеть все растения, в Европе выращиваемые в оранжереях, горшках и кадках: цитрусовые деревья, пальмы, олеандры, азалии, мирты, кактусы, агавы и т. п. Кроме этого — масса совершенно неизвестных нам растений, с крупными, красивыми цветами и неведомыми европейцу плодами. Особенно запомнилось мне одно дерево: листвой оно напоминало каштан, но на нем одновременно цвели великолепные, густо-малиновые цветы, диаметром в четверть метра и висели какие-то коричневые плоды, размером с хороший арбуз. Из деревьев, похожих на европейские, мы видели только акацию, но висевшие на ней стручки были около метра длиной.
Белых прохожих почти не встречалось и на нас все оглядывались с явным любопытством. Чувствуя, что мы еще не в самом центре города и неизвестно, как туда попасть, я догнал шедшего впереди католического священника, надеясь, что он говорит по-французски и укажет нам дорогу. Но когда «падре» обернулся ко мне, я чуть не отскочил в сторону: он был прокаженным, все лицо его пестрело характерными белыми пятнами и гнойными струпьями. На беду он действительно говорил по-французски и с видимым удовольствием пустился в пространные объяснения. Стараясь не обнаружить чувства брезгливости, я выслушал его до конца, поблагодарил и поспешил ретироваться.
Нужно сказать, что больные этой страшной болезнью в большинстве стран Южной Америки, особенно в Бразилии и в Парагвае, пользовались тогда почти полной свободой. Им запрещалось открыто показываться в столицах, но в лепрозории их никто не загонял и в провинции они всюду разгуливали без всякой помехи. Местное население считает проказу почти незаразной и простой народ совершенно не брезгует обществом прокаженных. Долго практикующие здесь русские врачи позже мне подтвердили, что эта болезнь в Южной Америке то ли выродилась, то ли у населения выработался к ней иммунитет, но они считают, что восприимчивых к заразе тут осталось не более десяти процентов. Один из моих знакомых русских в Парагвае заразился проказой, но обнаружив болезнь в начальной стадии, полностью вылечился.
