Я всматривался в лица незнакомых людей, смотрел внимательно, пытливо, как никогда раньше. Все были спокойны. Ехали молча, погрузившись каждый в свои думы, заботы. Я вглядывался в каждое лицо и представлял себе, как эти люди преобразятся, когда узнают о случившемся.
«Дорогие мои москвичи, — думал я, — если бы вы знали-ведали, какое неизмеримое горе обрушилось на нашу страну, на нашу Родину, на всех нас. Но вы все спокойны. Пока еще спокойны…»
А что если подняться и на весь вагон вдруг крикнуть: «Дорогие граждане! Началась война. На нашу страну напала немецкая фашистская орда. Уже падают бомбы на наши города, уже льется кровь советских граждан…»
Но нет. Этого делать нельзя! Да и не поверят, сочтут сумасшедшим… Я и не думал этого делать, только так, предположил. Пусть для этих людей еще несколько часов время будет мирным. Впереди предстоит немало тяжелых испытаний…
Саша сидел, молчал и тоже всматривался в лица людей. Мы оба думали об одном: как поведут себя эти люди и сотни тысяч, миллионы других? Наверно, как и я с другом, поспешат в свои коллективы, потому что в такие трагические минуты самое тяжелое — остаться наедине с самим собой. А главное, надо поскорее найти свое место в рядах защитников Родины.
Вот и аэропорт. Начальник Управления международных воздушных линий ГВФ[3] Валентина Степановна Гризодубова уже ждала нас. Вскоре прибыли и другие экипажи.
— Товарищи, — объявила Валентина Степановна, — миссия нашего Управления закончилась. Желающие могут ехать в штаб ВВС[4]. Я уже звонила туда.
Распрощавшись с Гризодубовой, мы с Сашей поехали в штаб. Штабные работники, как обычно, занимались своими делами. Внешне всё выглядело так, будто ничего не произошло, но слаженная машина действовала сегодня особенно чётко: рассылались приказы, распоряжения, делались вызовы, назначения. Средства связи работали на пределе. Никакой суеты, ни малейших признаков растерянности. Шла напряженная, деловая организационная работа.
Мы представились. Нас без проволочки взяли на учет и, пока будет оформляться назначение, послали на вещевой склад обмундировываться, — ведь на нас была форма летчиков ГВФ. Вернулись мы уже в военной форме с капитанскими «шпалами» в голубых петлицах.
Документы оформлены. Нам предстояло сегодня же вылететь в действующие авиачасти в качестве военных инспекторов.
Время подходило к 12.00. Мы уже собрались уходить, как по радио сообщили, что будет передано важное правительственное сообщение. Голос Левитана прозвучал как-то необычно, настороженно. А может, это мне показалось? Но и люди насторожились. Останавливались у громкоговорителей в ожидании передачи. Они еще не знали, что предстоит услышать…
Мы стояли, внимательно слушали, всматривались в лица людей и сравнивали с теми, в трамвае. Слушали все молча. Лица суровые, выражающие, казалось, внутреннее напряжение, готовность к самому страшному.
«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Эти заключительные слова правительственного сообщения стали для нас, для всего советского народа боевым лозунгом на протяжении всей Великой Отечественной войны, до самой Великой Победы.
Вылететь по назначению нам удалось лишь на следующий день. Летели в самолете СБ в непривычной роли пассажиров. Боевая машина, понятно, не приспособлена для пассажирских перевозок: темно, тесно, никакого обзора. На земле после посадки осмотрелись. Самолеты, преимущественно ИЛ-4, рассредоточены по окраине аэродрома, но не замаскированы. Административные здания и жилые дома выкрашены в светло-желтый и белый цвета, обладающие, как известно, высоким коэффициентом отражения. Такая расцветка видна издалека, мы это знали по собственному опыту. Странно: идёт война, а здесь никакой маскировки.
Мы представились начальнику штаба дивизии майору Жукову, и я выразил удивление по поводу демаскировки аэродрома. Присутствовавший при разговоре подполковник заметил:
— Сейчас не до этого. Нужно готовить экипажи к боевым полетам — вот что сейчас главное.
— Можно всё успеть при желании. Экипажи пусть готовятся, а наземные службы обязаны заниматься маскировкой.
— Наш аэродром всему миру известен, и нечего заниматься самообманом, — возразил майор.
— Аэродром во Франкфурте-на-Одере тоже всем известен, — сказал я, — но после маскировки его и днем не видно, а ночью вовсе невозможно обнаружить.
Моя настойчивость удивила командиров. Впрочем, не только удивила, но и, по-видимому, возымела действие. Были приняты кое-какие меры. На другой день с помощью пожарных насосов, используемых как распылители, все здания окрасили в тёмный цвет. Красивый доселе городок потускнел, потерял свой нарядный вид. Таково дыхание войны, оно омрачает самое солнце…
Из штаба дивизии я направился в полк. Там, как мне показалось, работали на износ. Штаб и командир полка двое суток не спали. В течение нескольких ночей полк успешно выполнял боевые задания. Бомбили военные объекты в восточной части Германии, железнодорожные узлы и перегоны. Летчики были возбуждены, рассказывали о полетах. Я позавидовал им.
Вскоре противник, прорвав пограничную полосу обороны, стал развивать наступление. Нужно было остановить его во что бы то ни стало. Нашим наземным войскам, героически отстаивавшим каждую пядь советской земли, действенную помощь оказывала краснозвёздная авиация. Летчики получили приказ бомбить скопления гитлеровцев, пути их передвижения, переправы и т. д. Полеты проводились днем, на малых высотах, девятками и были сопряжены с тяжелыми потерями.
Три девятки шли 24 июня в район Бреста на поражение прорвавшегося противника. Полет проходил строем на высоте 1700 метров, погода безоблачная, видимость хорошая. Но впереди весь горизонт покрывала пыльная мгла.
При подлете ближе видно было, как по дороге и по ее обочине лавиной двигалась армада фашистской техники, поднимая зловещие облака пыли, уничтожая всё на пути и оставляя позади себя мутное марево, в котором терялись хвосты колонн. Отчетливо виден был только передний край. Цель великолепная, и в поражении ее летчики не сомневались.
В одной из девяток вел самолет Евгений Иванович Борисенко. Это был его первый боевой вылет. Противник ощетинился мелкокалиберной зенитной артиллерией. Всё пространство вокруг самолетов было усеяно, словно головками одуванчиков, черными комочками от разрывов снарядов, но ни у кого не дрогнула рука, и полет строем продолжался. Вот уже и боевой курс. Летя в строю, каждый самолет выбирал себе цель и сбрасывал бомбы прицельно. Видно было, как опрокидывались танки от прямого попадания, горели машины, плавилась земля. Всё было покрыто дымом, пылью…
