Ознакомительная версия.
Он давал мне подарки для мамы и натаскивал меня в речах, призванных сломить мамино сопротивление.
Я же в роли юного Джона Олдена в пьесе, где папа выступал Майлзом Стэндишем, а мама — Присциллой Маллинз[3] потерпел полнейшее фиаско. Провести мою мать было невозможно.
А отец, наверное, сам навредил себе тем, что использовал меня вместо пешки в своих матримониальных шахматах. Развод оформили, когда мне было четырнадцать.
Отец впал в отчаяние. Я был огорчён, потому что искренне желал, чтобы они сошлись вновь. Нужно отдать папе должное: если уж он полюбил женщину, то полюбил её навсегда. Он пытался завоевать её благосклонность до самой смерти, постигшей его в 1974 году.
Когда мама наконец-то развелась с отцом, я решил жить с ним. Мама была не в восторге от моего решения, но я чувствовал, что папе нужен хотя бы один из нас, что ему нельзя оставаться в одиночестве, и я сумел её убедить. Папа чувствовал радость и благодарность. Я-то о своём решении не пожалел ни разу, а вот он, наверное, не раз раскаялся.
Жизнь с отцом была совершенно из другой оперы. Я проводил массу времени в ряде лучших нью-йоркских клубов и ресторанов. Как я узнал, бизнесмены не только обожают ланчи с тройным мартини, но и не прочь загрузить пару ершей за завтраком, а заодно пропустить за воротник десятки виски с содовой, лишь иногда сдабриваемых обедами. Столь же быстро я заметил, что политики лучше разбираются в мировых событиях, когда больше налегают на еду, а из напитков предпочитают бурбон со льдом. Папа решал массу своих деловых вопросов, а равно и изрядную часть политических, тусуясь у стойки бара, а я тем временем шарахался неподалёку. Поначалу алкогольные пристрастия отца меня ошеломили. Не думаю, что он был алкоголиком, но пил в два горла, и я начал тревожиться, что папа пьяница. Впрочем, я ни разу не видел его пьяным, хотя и пил он без отрыва, и в конце концов я решил, что у него иммунитет на зелёного змия.
Папины друзья, приятели и знакомые просто потрясли меня, представляя полный социальный срез жителей Бронкса, — партийные воротилы, полицейские, профсоюзные лидеры, бизнес-элита, мафиозо, дальнобойщики, подрядчики, биржевики, клерки, таксисты и рекламные агенты — в общем, весь букет. Некоторые сошли прямиком со страниц Дэймона Раньона.[4]
Проведя при отце полгода, я набрался уличных премудростей и нахватался жаргона, хотя папа подумывал совсем не о таком образовании для меня, но в пивных другого не получишь.
Папа обладал серьёзным политическим влиянием, о чём я узнал, когда стал прогуливать школу, затесавшись в компанию соседской шпаны. Ребятишки не были членами банды или чего-нибудь вроде того — ни во что серьёзное они не впутывались; просто дети из неблагополучных семей, пытавшиеся привлечь чьё-нибудь внимание — пусть даже инспектора по надзору за малолетними преступниками. Может быть, как раз потому-то я с ними и связался… Наверно, мне и самому не хватало внимания. Я хотел, чтобы мои родители сошлись, и сейчас мне смутно кажется, что тогда я хулиганил в надежде, будто это может стать общей проблемой, способной заставить их воссоединиться.
В роли малолетнего преступника я не слишком преуспел. Большую часть времени, воруя сладости и пробираясь в кино без билета, я просто чувствовал себя очень глупо. Я был куда более зрелым, чем приятели — не только по уму, но и по росту. В пятнадцать лет я был полностью физически развит — метр восемьдесят девять и семьдесят пять килограмм — и, полагаю, большая часть наших проделок сходила с рук, потому что окружающие считали, будто я учитель, пасущий компанию учеников, или старший брат, присматривающий за малолетками. Порой я и сам воспринимал себя точь-в-точь так же, нередко сетуя на их детские выходки.
Более всего меня волновало отсутствие в нашей жизни стиля, класса, шика. Я очень рано понял, что изысками восторгаются все без исключения. Едва ли не к любому проступку, греху или преступлению относятся более снисходительно, если таковое совершено стильно.
А эти клоуны не сумели даже машину угнать красиво. Нарезав первые же колеса, они заехали за мной, но не успели мы проехать и пару километров от моего дома, как нас тормознула патрульная машина. Сопляки увели автомобиль из-под носа владельца, поливавшего газон. В результате мы все угодили в Хилтон для малолеток.
Папа не только вытащил меня оттуда, но и позаботился, чтобы ни в одном протоколе моё имя даже не упоминалось. В будущем эти политические чудеса для массы легавых обернулись изрядной головной болью — даже слона выследить гораздо легче, если с самого начала охоты напасть на нужный след.
Пилить меня папа не стал.
— Все мы совершаем ошибки, сынок, — промолвил он. — Я знаю, что ты пытался сделать, но так не годится. По закону ты всё ещё ребенок, но выглядишь, как мужчина. Наверно, тебе пора и мыслить, как мужчине.
Я бросил своих прежних приятелей, снова начал регулярно ходить в школу и устроился на неполный рабочий день клерком в отдел доставки одного бронксвилльского универмага. Папу это порадовало, и настолько сильно, что он купил мне подержанный Форд, с моей легкой руки превратившийся в настоящую ловушку для девочек.
Если кто и виноват в моих грядущих нечестивых поступках, то этот самый Форд.
Автомобиль лишил девственности мою совесть. Он познакомил меня с девушками, и прийти в себя я не мог целых шесть лет, шесть восхитительных лет.
Несомненно, в жизни мужчины бывают и другие периоды, когда либидо затмевает ему разум, но ничто так не подавляет лобные доли, как период созревания, когда мысли разбегаются, и всякая встречная аппетитная крошка только усугубляет помешательство. Разумеется, в пятнадцать лет я кое-что знал о девочках: они устроены не так, как мальчики, но не понимал почему, пока однажды не остановился на красный свет, только забрав Форд после косметического ремонта, и увидел, что на меня и мой автомобиль смотрит девушка. Заметив мой взгляд, она сделала глазами нечто эдакое, тряхнула тем, что спереди, и повертела тем, что сзади, — и вдруг собственные мысли захлестнули меня с головой; она пробила брешь в плотине. Не помню, как она села в машину и куда мы поехали, зато помню, что вся она была шёлковая, мягкая, нежная, тёплая, ароматная и абсолютно восхитительная, и я понял, что нашёл контактный спорт, который мне впервые и на самом деле пришёлся по душе. Она вытворяла со мной такое, от чего колибри позабыл бы о гибискусе, а бульдог сорвался с цепи.
Меня не впечатляют нынешние труды о правах женщин в спальне. Когда Генри Форд изобрел «Модель Т», женщины сбросили свои рейтузы и выпустили секс на большую дорогу.
Ознакомительная версия.
