Аниска кланяется, облизывая губы. Федор недвижен.
Ф е д о р. Чего смеешься, курносая?
А н и с к а. Это я не смеюсь. Это у меня лицо такое.
Д е м и д ь е в н а. Ты поговори с ней, она у меня на язык-то бойкая.
Ф е д о р (не зная, о чем спросить). Ну, как немцы-то у вас там?
А н и с к а. А чево им! Ничево, живут.
Ф е д о р. В разговоре-то они как, обходительные?
А н и с к а. Ничего, в общем обходительные. Что и взять надоть - все на иностранном языке.
Ф е д о р (Демидьевне). Все ребята в Ломтеве приятели мне были. У длинного-то Табакова, поди, уж и дети. Много у него?
А н и с к а. Трое, меньшенькому годок. (Оживясь, Демидьевне.) Забыла тебе сказать, баушка... Как повели его с Табачихой на виселку, шавочка ихняя немца за руку и укуси. Аккуратненькая така была у них собачка. Беленькая! Так они шавочку рядом с хозяйкой вздернули... (Содрогнувшись, как от озноба.) Видать, уж и собаки воюют.
Ф е д о р (угрюмо). Та-ак... А Статнов Петр?
А н и с к а. Этот с первочасья в леса ушел. В баньке попарился напоследок и баньку спалил. И парнишку увел с собой, из шестого класса. Прошкой звать.
Федор улыбнулся на ее певучие интонации.
(Сердится.) А ты чево смеешься, путешественник?
Ф е д о р. Так, смотрю на тебя: смешная. Кабы все люди такие были!
О л ь г а, приоткрыв дверь, произносит одно лишь слово: "Отец". Все приходит в движение. Демидьевна отставляет стул. А н и с к а исчезает. Заметно волнуясь, Федор заправляет под пиджак концы серенького шарфа,
которым обмотана шея.
Д е м и д ь е в н а. Не лай отца-то. Дай ему покричать на себя, непоклонный.
Федор отходит к окну. Входит Т а л а н о в - маленький, бритый,
стремительный. Кажется, он не знает о возвращении сына.
Т а л а н о в. Обедать не буду. Чаю в кабинет, погуще. Демидьевна, пришей же мне, милочка, вешалку наконец. Третий день прошу. (Заметив сына и тоном, точно видел его еще вчера.) А, Федор! Вернулся в отчий дом? Отлично.
Федор собирается ответить - ему мешает глухой, мучительный кашель. Склонив голову набок, Таланов почти профессионально слушает и ждет окончания
припадка.
Отли-ично...
Д е м и д ь е в н а унесла шубу. Федор спрятал платок.
Давно в городе?
Ф е д о р. Вчера. (И заученно, точно заготовил раньше.) Я доставил тебе с матерью неприятности. Извини.
Т а л а н о в. Мы тоже виноваты, Федор. Ты был первенец. Мы слишком берегли тебя от несчастий... и ты решил, что все только для тебя в этом мире.
Федор покривился при этом.
Эта женщина... умерла?
Ф е д о р. Нет. Я хотел и себя, но не успел.
Т а л а н о в. За что же ты ее... так?
Ф е д о р. Я любил ее. Зря.
Т а л а н о в. А теперь?
Федор молчит.
Приехал отдохнуть? Что ж, поживи, осмотрись.
Ф е д о р. Спасибо. Нет. Все будут смотреть, учить. Я пришел к тебе на прием, как к врачу.
Т а л а н о в. Отлично. Только, брат, я вечерами плохо видеть стал. Садись к свету, хочу рассмотреть тебя.
Послушно и даже приподняв край матерчатого абажура, Федор садится у лампы. Свет искоса падает ему на лоб. Опершись в руку Федора, брошенную на столе,
Таланов смотрит в лицо сына. Федор выдергивает руку.
Ф е д о р. Ну... поставил диагноз?
Т а л а н о в. Да. Кашель твой мне не нравится... и этот глянцауген*, и руки твои - влажные, горячие.
_______________
* Блеск глаз. (Здесь и далее в подстрочных примечаниях - перевод
с немецкого. - Ред.)
Ф е д о р. Это все пустяки. Я другое имел в виду.
Т а л а н о в. И другое. Ты растерян. Резкость твоя от смущения. И эти усики тоже. Ты ищешь выхода. Это уже хорошо. (Так говорят с провинившимся ребенком.) Оглянись, Федя. Горе-то какое ползет на нашу землю. Многострадальная русская баба плачет у лесного огнища... и детишечки при ней, пропахшие дымом пожарищ, который никогда не выветрится из их душ. Знаешь, сколько этих подбитых цыпляток прошло через мои руки? Вчера, например... (Он махнул рукой.) Э, боль и гнев туманят голову, боль и гнев. А болезнь твоя излечимая, Федор.
Ф е д о р. Тем лучше. Садись, сочиняй рецепт.
Т а л а н о в. Он уже написан, Федор. Это - справедливость к людям.
Ф е д о р. Справедливость? (Возгораясь темным огоньком.) А к тебе, к тебе самому справедливы они, которых ты лечил тридцать лет? Это ты первый, еще до знаменитостей, стал делать операции на сердце. Это ты, на свои кровные копейки, зачинал поликлинику. Это ты стал принадлежностью города, коммунальным инвентарем, как его пожарная каланча...
Т а л а н о в (слушая с полузакрытыми глазами). Отлично сказано, продолжай.
Ф е д о р. И вот нибелунги движутся на восток, ломая все. Людишки бегут, людишки отрезы вывозят и теток глухонемых. Так что же они тебя-то забыли, старый лекарь, а? Выдь, встань на перекрестке, ухватись за сундук с чужим барахлом: авось, подсадят. (И зашелся в кашле.) Э, все клокочет там... и горит, горит.
Т а л а н о в. Не то плохо, что горит, а что дурной огонь тебя сжигает.
Ольга приоткрыла дверь.
Не мешай нам, Ольга.
О л ь г а. Папа, извини... там Колесников приехал. Ему непременно нужно видеть тебя.
Т а л а н о в (с досадой). Да, он звонил мне в поликлинику. Проси. (Сыну.) У меня с ним минутный разговор. Ты покури в уголке.
Ф е д о р. Мне не хотелось бы встречаться с ним. Черный ход у вас не забит?
О л ь г а. Зайди пока за ширму. Он спешит, это недолго.
Федор отправляется за ширму.
(Открыла дверь.) Папа просит вас зайти, товарищ Колесников.
Тот входит в меховой куртке и уже с кобурой на поясном ремне. Он тоже лобаст, высок и чем-то похож на Федора, который из-за ширмы слушает
последующий разговор.
К о л е с н и к о в. Я за вами, Иван Тихонович. Машина у ворот, два обещанных места свободны. (Ища глазами.) У вас много набралось вещей?
Т а л а н о в. Я не изменил решения. Я никуда не еду, милый Колесников. Здесь я буду нужнее.
К о л е с н и к о в. Я знал, что вы это скажете, Иван Тихонович.
О л ь г а (тихо, ни на кого не глядя). Времени в обрез. Небо ясное, скоро будет налет.
Т а л а н о в (Колесникову). Торопитесь, не успеете мост проскочить... Ну... попрощаемся!
Колесников не протянул руки в ответ.
Вы ведь тоже уезжаете?
К о л е с н и к о в (помедлив). Нас никто не слышит... из соседней квартиры?
Т а л а н о в. У нас булочная по соседству.
Ольга хочет уйти.
К о л е с н и к о в. Вы не мешаете нам, Ольга. (Таланову.) Дело в том, что... сам я задержусь в городе... на некоторое время. Я член партии и, пока я жив...
Т а л а н о в. Вот видите! (В тон ему.) Я тоже не тюк с мануфактурой и не произведение искусства. Я родился в этом городе. Я стал его принадлежностью... (для Федора), как его пожарная каланча. И в степени этой необходимости вижу особую честь для себя. За эти тридцать с лишком лет я полгорода принял на свои руки во время родов...
