не было, имелись лишь наблюдения и домыслы. Тем не менее доложили тогдашнему начальнику Первого главного управления КГБ СССР (внешняя разведка) В.А. Крючкову. Однако шеф разведки, будущий председатель КГБ СССР и узник «Матросской Тишины» после провала ГКЧП (1991), не захотел тогда связываться с данным делом, по словам Калугина, — слишком высоким было положение этого дипломата. В ноябре 2003 года Калугин признался, что также считал подозрительным, что Шевченко перестал выполнять задания КГБ по сбору информации в Нью-Йорке. Кроме того, он ездил во Флориду без разрешения советского руководства за счет ЦРУ, как выяснилось позже, и там встречался с сотрудниками американских спецслужб. А вызов его в Москву (об этом рассказывается далее. —
Г.Ш.) произошел не сразу из-за противодействия МИДа и высших партийных органов. Им нужны были мотивированные основания для отзыва посла в Москву, а таких причин тогда не было.
Незадолго до побега отца, зимой 1978 года, один из подчиненных Калугина, полковник внешней контрразведки Первого главного управления КГБ И.А. Дамаскин получил информацию от агента КГБ в Нью-Йорке о том, что некий Шевченко, занимавший высокий пост в ООН, хочет изменить родине и не собирается возвращаться в СССР. Дамаскин доложил об этом Калугину, думая, что поднимется большой скандал, но генерал сообщил, что Шевченко является «креатурой Громыко» и никаких действий предпринимать не нужно, ибо в дела Громыко лезть не стоит. Именно министр, по словам Калугина, послал Шевченко в ООН, и только Громыко может отозвать своего посла. По мнению Дамаскина, пассивное поведение Калугина в деле Шевченко было одной из причин перевода генерала с понижением в Ленинград. Дамаскин не исключил того, что Калугин уже тогда испытывал сочувствие к Шевченко. Интересно, что Калугин присвоил картину Айвазовского, которую подарил престарелый агент КГБ за рубежом Дамаскину. Тот хотел передать ее в Третьяковскую галерею, где, кстати, признали ее подлинность. Однако было необходимо указать дарителя или иметь официальное письмо от КГБ. Картина долгое время пролежала в сейфе Дамаскина, а в дальнейшем перекочевала к Калугину. Затем следы картины затерялись. Уже в конце 1978 года Калугина начали подозревать в шпионаже в пользу США. В 2003 году Калугин признал, что Дроздов был более настойчивым в деле Шевченко, ибо настаивал на срочном вызове подозреваемого в шпионаже в Москву. Если бы резидентом не назначили этого упорного генерала вместо Б.А. Соломатина, то, видимо, процесс сотрудничества моего отца с ЦРУ затянулся бы на более длительное время.
Примечательна реакция О.А. Трояновского на подозрения Дроздова. Как вспоминает генерал в своей книге, Трояновский указал ему на 1937 год и предупредил, что резиденту КГБ придется отвечать на клевету. Когда же мой отец остался в США, Трояновский позвонил Дроздову во второй половине ночи и сказал: «Юрий Иванович, случилось самое страшное…» — «Что, ушел?» — догадался резидент. Позднее Трояновский в беседе с Дроздовым говорил: «Ведь может же советский человек выбрать себе новую родину…»
Однако, когда А.А. Громыко спросили, кого министр иностранных дел прежде всего подозревает в измене, он ответил: «Шевченко вне всяких подозрений». Бывший заместитель начальника службы безопасности МИДа СССР полковник КГБ в отставке И.К. Перетрухин подтвердил данный факт в 2003 году. И полковник КГБ в отставке А.Я. Скотников, работавший в советском представительстве в Нью-Йорке вплоть до 1974 года, вспоминает, что Громыко следующим образом отреагировал на сигнал SOS Дроздова: «Не мешайте работать молодому способному дипломату». Из этого можно сделать вывод о том, что министр был склонен подозревать в шпионаже скорее Добрынина и Трояновского, чем Шевченко. В чем же заключалась «неприкосновенность» моего отца? На данный вопрос ответил в 2003 году Дроздов: «Высокие связи в разведке СССР и руководстве МИДа. Это затрудняло его разоблачение». Перед вызовом отца в Москву в апреле 1978 года Громыко «пробил» у Л.И. Брежнева специальную должность — заместитель министра по вопросам разоружения. Эту информацию, полученную мной от людей, близких к Громыко, подтвердил, в частности, упомянутый М.И. Курышев. После исчезновения отца эта должность замминистра была ликвидирована. Любопытно, что после бегства отца Громыко не смог вспомнить, был ли у него помощник по имени Шевченко в ответ на вопрос Андропова. «Помощников у меня много, а Шевченко я и не помню толком», — проговорил Громыко. Таким образом, министр показал, как надо выживать в условиях советской действительности. Тогда заместитель Андропова, начальник Второго главного управления КГБ (внутренняя контрразведка) генерал-полковник Г.Ф. Григоренко (его, заместителя Второго главка Ф.А. Щербака и О.Д. Калугина вызвал к себе председатель КГБ) положил на стол своего шефа семейные фотографии, изъятые при обыске в квартире Шевченко, на одной из которых министр с женой в свободной одежде вместе с четой Шевченко поедают шашлыки на даче у Громыко во Внукове. Андропов только пробормотал: «Ах, Андрей Андреевич!» Это подтвердил в ноябре 2003 года Калугин, по словам которого Андропов также добавил: «Нехорошо врать». Калугин тогда сказал Андропову, что КГБ принял все меры, отзывал Шевченко, но МИД посчитал необоснованными причины вызова и тем самым подтолкнул его к побегу. Между прочим, эта фотография, как и многие другие, была изъята из дела отца в КГБ по личному указанию Андропова. Он не хотел компрометировать своего друга Громыко и других советских руководителей. Еще раньше, как пишет ветеран внешней разведки А.А. Жемчугов в своей книге «Шпион в окружении Андропова», указанные фотографии исчезли из семейных фотоальбомов министра иностранных дел СССР.
Но отец был не помощником Громыко, а его доверенным личным советником по всем вопросам, включая связи с КГБ. Через Шевченко на стол Громыко попадали документы особой важности, в частности и из этого ведомства. Такими советниками всегда были люди, близкие к Громыко, сделавшие потом блестящую карьеру. Например, А.М. Александров-Агентов, ставший помощником четырех генеральных секретарей ЦК КПСС, В.М. Фалин — посол СССР в ФРГ, а потом секретарь ЦК КПСС, заведующий Международным отделом ЦК КПСС и один из распорядителей «золота партии». В своей книге «Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания» Фалин отмечает, что на посту руководителя группы советников («тайной канцелярии» министра) он был обязан пропускать через себя всю информацию, поступающую в МИД, и дважды в день делать доклад лично и только Громыко. Министр мог дать указание ознакомить (устно) с тем или иным документом своих заместителей, но это случалось нечасто. И совсем редко в особо секретные данные посвящались заведующие отделами.
После побега отца мания секретности порой доходила до абсурда — МИД перестал рассылать советским послам информацию о деятельности их коллег в других странах. Например, посол СССР в ФРГ не знал, о чем Москва договаривается с ГДР.
Не могу
