Я крикнул механику:
- Заводи, сменить позицию!
Но завести танк не удалось. Оставалось одно - продолжать наблюдать и вести огонь. Танк Русакова горел. Что там? Радиостанций в наших танках не было, и оставалось только гадать. Но вот кто-то выскочил из башни. Через минуту я услышал стук по броне и голос Русакова. Я открыл люк и впустил его в башню.
- Почему стоишь? Надо же... - увидев тело Кравченко, Русаков осекся.
- Не заводится двигатель. У тебя все живы?
- Все. Надо бы подогнать твой танк, взять экипаж. Долго так не продержаться...
Попробовали снова завести двигатель - не получилось. Поняли, что перебит провод к аккумулятору. Кое-как его соединили, и двигатель ожил, танк тронулся.
Не знаю почему, но, пока мы возились, противник скрылся. На дороге никого не было. Только слышалась стрельба где-то у железнодорожной станции. Видимо, противник нас просто обошел, чтобы, не теряя времени, выполнить свою главную задачу - с ходу захватить станцию.
И мы решили двигаться к станции. Когда выехали на железнодорожное полотно, противник открыл по тапку огонь. Одним из снарядов заклинило пушку, потом была повреждена ходовая часть. Русакова ранило. Сняв пулемет, мы покинули танк и до вечера держали круговую оборону. Когда стемнело, занялись ремонтом - исправили подвеску, натянули гусеницу. Двигатель завелся сразу. Решили прорываться к своим, идти на полном ходу по дороге, по которой днем отходили наши пехотинцы. В темноте проскочили станцию. Беспорядочный огонь противника не причинил нам вреда.
Ехали долго, никого не встретив на пути. Потом танк попал в какой-то ров, застрял, и в наступившей тишине мы услышали русскую речь. Вылезли из танка, расспросили солдат, что к чему. Ответ был короткий:
- Сами толком ничего не понимаем, видимо, отходим.
Более трех часов потребовалось нам, чтобы вытащить застрявший танк и снова двинуться вперед по дороге. Вскоре мы наткнулись на медицинский пункт. Я видел, что лейтенанту Русакову было все хуже и хуже, и поэтому обрадовался такой встрече. Женщина-врач поругала нас за то, что не привели раненого раньше, сделала укол Русакову и распорядилась оставить его здесь.
- Будем отправлять в госпиталь, - сказала она на прощанье.
С Русаковым мы уже подружились, и жаль было с ним расставаться. Но ничего не поделаешь - ему нужна была медицинская помощь.
* * *
Километра через четыре мы встретили пехотинцев, остановились, чтобы разузнать обстановку. Да и бензина оставалось минут на 20 ходу. Что делать, когда кончится горючее, не представлял. Здесь познакомился с командиром стрелкового подразделения - молодым лейтенантом, фамилию которого, к сожалению, запамятовал.
После того как представились друг другу, лейтенант раскрыл планшет, вынул карту и карандашом ткнул в перекресток дорог.
- Приказано оборонять, - сказал он. - Вечером был штабист. Говорит, что наши части на подходе. Нам надо продержаться сутки-двое. Приезжали саперы и заминировали дороги.
- А танкистов видели? - спросил я.
- Нет, их здесь не было.
- А кто справа, там, откуда доносится стрельба? - продолжал спрашивать я.
- Такая же группа, как паша. Удерживает мост через реку. Но связи с ней нет. А что вы решили?
- Бензин израсходован. Деваться некуда. Будем с вами обороняться, ответил я. - Позиция танка, думаю, удачная. Весь перекресток как па ладони.
- Хорошо, - заключил лейтенант. - Выделю вам трех красноармейцев для охраны.
- Договорились, - согласился я и пошел к танку вместе с тремя солдатами.
Неподалеку от места, где стоял наш танк, я заметил малинник и тут же почувствовал острый голод. Я и вспомнить не мог, когда мы последний раз ели. Начал срывать сочные аппетитные ягоды. Моему примеру последовали и пехотинцы.
- Малинка малинкой, а насчет поесть надо бы подумать, - со вздохом сказал один из красноармейцев.
- Неплохо бы, - послышалось в ответ.
Я обернулся и увидел улыбающегося сержанта И. П. Кулиничева. Механик-водитель прижимал к груди две пилотки: одну - с грибами, другую - с малиной.
- Почему не в танке? - спросил я.
- Так там же остались двое. А я решил, пока вас нет, не терять времени. И вот, - показал он на грибы и ягоды, - собрал на завтрак.
- Запомните, товарищ сержант! - строго сказал я. - Впредь без разрешения танк не оставлять. Ведь война идет, а не учения...
Не успел я закончить фразу, как со стороны дороги послышался лязг гусениц. Сердце замерло. "Чей? Наш или противника?" - пронеслось в голове.
- В танк! - скомандовал я.
Прижавшись к прицелу, я немного развернул башню и увидел перекресток дорог, к которому на малой скорости, как бы крадучись, подходил танк с крестом на борту. И вдруг под ним всплеснулся фонтан земли.
- Мина! Наша мина! - обрадованно вскрикнул я, продолжая держать под прицелом вражескую боевую машину.
Когда пыль немного улеглась, я увидел, что у танка противника перебита гусеница, которая ковровой дорожкой раскинулась позади машины, а из кормы валит дым. Открылся люк башни. Один за другим выскочили из него два гитлеровца, но тут же были сражены пулями. Больше никто не показывался, а в экипаже, как я знал, должно быть три-четыре человека. Ведь ясно, что танк скоро начнет гореть. Но вот из люка высунулись две руки. "Сдаются", - отметил я про себя и решил подойти к вражескому танку.
Там уже находились пехотный лейтенант и несколько бойцов. Они обступили пленного, который лежал в кювете с вытянутыми вверх руками, с расширенными глазами, в которых отражались и страх, и мольба о пощаде.
Все мы впервые видели так близко настоящего и живого вражеского солдата. Побежденного, беспомощного. И ненависти особой к нему не испытывали. Видимо, не осознали еще всей серьезности войны, не предполагали, какие страдания и лишения, жертвы и разрушения принесут на нашу землю фашисты. Жгучее, неукротимое чувство ненависти придет чуть позже и не угаснет в груди до тех пор, пока враг не будет окончательно повержен.
... Дым на корме вражеского танка усиливался. И у меня вдруг мелькнула мысль - надо спасти этот танк и использовать его горючее. Вспрыгнул на корму, крикнул:
- Песок подавай, ребята! Песок!
Однако тут же убедился, что эта мера не поможет - жалюзи узкие, в них песок не засыплешь. Открыть их надо, но как? Конструкция танка незнакома, пока разберешься - и машина сгорит.
Подошел к пленному, говорю ему, подкрепляя жестами:
- Офнен, офнен, зольдат. Открывай жалюзи.
Понял он меня, вскочил - и в танк. Через минуту-другую жалюзи поднялись, и мы быстро потушили загоревшееся масло, которое разлилось по днищу.
Вместе с лейтенантом решили отремонтировать танк, сдвинуть его с дороги и использовать как огневую точку. Справились быстро, так как надо было только натянуть гусеницу. Посадил пленного на место механика-водителя, а сам устроился позади него на тот случай, если вдруг вздумает какой-либо номер отколоть. Пленный, к слову сказать, вел себя очень послушно. Он завел двигатель и тихонько (по моей указке) отвел машину от перекрестка в лесочек, правее позиции нашего танка. После этого я пленного передал пехотинцам. Он больше нам был не нужен. В трофейную машину сел сам, а Кулиничева назначил старшим своего танка.
