Ознакомительная версия.
"Не зная гор-ря, горря, гор-ря!.." - снова грянуло наверху.
- Вот черти... Даешь децибелы, и никакого уважения к старичкам, настроившимся на воспоминания! - Арлекин запрокинул лысину и недовольно уставился "на исподнее" танцплощадки.
Хотя язык мой не поворачивался называть друга довоенным именем-прозвищем, я видел сейчас прежнего Арлекина: глаза с прищуром, усмешка на губах, готовая превратиться и в улыбку, и в ядовитую ухмылку. Вообще-то он всегда выглядел самоуверенным. "Для понта", как некогда объяснял сам.
Как давно это было!..
Володька без раздумий брал в оборот любого: портового ли матроса, самого ли начальника порта - характерец! Не уступал в силе пальцам, гнувшим полтинники и пятаки. Характер и привел молодого капитана танкера на мостик крохотного буксира в таком же крошечном черноморском порту: не понравилась кому-то его прямота, заступничество за моряков-товарищей. Нашелся охотник до кляуз, черкнувший куда следует про троцкистскую литературу, которую якобы хранит и распространяет капитан. К счастью, обошлось, и защитник нашелся, сплавивший Володьку в заштатный далекий порт, где вскоре объявился и я. И тоже не по своей воле, и тоже на буксире, где Володька был капитаном, а я занял должность старшего помощника.
Знакомство началось с некоторой настороженности ко мне Арлекина. В ту пору, естественно, Владимира Алексеевича в известных кругах и Володьки-капитана в известных менее, но достаточно обширных, что простирались от приморских духанов до мандариновых плантаций в предгорьях. Настороженность понятна. После анонимки, после передряг и мытарств я и сам старательно обходил встречных-поперечных с лицом доброхотов. Когда ж мы "раскусили" друг друга, Володька объяснил бесчисленность своих знакомств буднично и весьма прозаично!
- В раковине долго не проживешь, ежели ты не мягкотелый рак-отшельник. Да и зачем застегиваться на все крючки перед здешними аборигенами? Они, брат, испокон веков поставляли на буксиры собственных шкиперов и привыкли обращаться с ними по-свойски. Так чего же нос задирать? Мой танкер - в прошлом, живем - в настоящем, а я принимаю жизнь в масштабе один к одному.
Да... Таким он был в те годы.
Потом была война, был Севастополь, встреча на Аполлоновке, была Казачья бухта, и он, именно он, как я узнал потом, грузил меня с пробитой головой на подлодку.
А после был Лондон и наша последняя до нынешнего дня встреча...
- Кстати, - вспомнил я, - просил тебе кланяться некий кептен О'Греди. Занесло меня недавно в Саутгемптон и... Вот случай! Познакомились на причале.
- Да ну?! Жив курилка!.. - Арлекин сел, взволнованный и изумленный. Ах, Федя, Федя, с каким бы удовольствием я пожал сейчас руку этого ирландца! Он по-прежнему рыжий?
- Скорее... кофе с молоком. По крайней мере, та пакля, что виднелась из-под фуражки, напоминала традиционное пойло наших кафетериев.
- О годы, годы!..
Я засмеялся.
- Ты... это чего? - удивился мой облысевший друг.
- Цитирую О'Греди! "О годы, годы!.. Мы были молодыми и дерзкими!" Улавливаешь сходство?
- Н-да... Годы мои, годы, горе мени з вамы... Стряхнуть бы десятка два и снова ударить по морям, как ты, к примеру.
- Я?! Да я ж - столоначальник в присутственном месте!
- Не прибедняйся, отче... - Он расстелил полотенце, покойно распластался на нем и закрыл глаза. - Я же сказал, что знаю о тебе все: держишь пальцы на пульсе флота.
- А собственный - еле прощупывается. И пальцы дрожат... Телефоны будят в ночь-полночь и требуют срочного решения. Бывает, тут же снимаешься с якоря и летишь на Камчатку, в Африку, в тартарары, на кудыкину гору, а движок, - я помассировал грудь, - только на валидоле и держится. Однажды откажет в небесах, и тогда - посадка в море вечных туманов.
- Дывытэсь, люди: неужто мы такие диды?! - Он приподнял ноги - живот взбугрился мышцами. - Пятак найдется, министр?
- Держи... - Я защелкнул кошелек.
- Рупь мне уже не по силам, а эту козявку... Р-раз!.. - Монета была смята в дугу. Он нажал на края - сомкнулись.
- Да ты, брат, еще силен! - позавидовал я. - А помнишь?..
2
Внешность Володьки, Владимира Алексеевича, само собой, не имела никакого сходства с классическим персонажем комедии дель арте. Настоящий Арлекин, как я понимаю, хитрец, проныра и везунчик. Таким он, по крайней мере, изображен у Сезанна. А Володька? Быть может, только везунчик. Опять же за счет чего? То-то!.. В довоенную пору... я не мастер на словесные портреты... был Володька не высок, но и не то чтобы низкоросл. Круглолиц был, но не скуласт. Не красавец, но... В общем, здоров, как бык, и жилист, как черт Грузен при этом, но, опять же, не толст. Внешность - сплошные противоположности, но соразмерные. И лишь одно не вызывало сомнения и определялось тогдашним словечком "моща". Силенкой наградил Володьку батька-кузнец, любовь к морю внушил Каспий, возле которого прошло его детство.
Теперь о происхождении Арлекина. В том смысле, откуда есть пошло это странное прозвище.
Владимир Алексеевич может обижаться на меня, но и по сю пору я считаю истинной виновницей этого прозвища его Красотулю. В ту пору еще не его, но Красотуля, между прочим, Володькино словечко. Так он зовет жену, так и я буду называть ее впредь, тем более присутствовал при знакомстве.
Мы пробирались узкой улочкой.
Солнце успело сплюснуться о горизонт, но капитан углядел за оградой двух фыркающих котят. Рыжий лупил черного, но было ясно - игра. Володька швырнул в них щепку и рассмеялся от полноты чувств: имелась у нас в тот день какая-то удача.
- Лопес! Бонифаций! - послышалось из-за кустов инжира. - Быстро ко мне, а то шляются здесь разные хулиганы!..
Мать честная!.. Краса-девица с умопомрачительной косой толщиной в перлинь! Впрочем, все остальное тоже впечатляло.
- Вот так красоту-уля... - шепнул Володька и громко отчеканил, что означало приказ: - Поторопитесь на вахту, старпом, а я задержусь для выяснения зоологического феномена: отчего один котофей что закат в пустыне, а другой черней черноморской ночи. Это ваши, гражданка? Лопес и Бонифаций!.. Оч-чень мило... - перемахнул через штакетник и был таков.
Через неделю весь городишко знал о состоявшемся знакомстве. И город мал, и Володька-капитан - фигура.
Несколько слов о городе.
До войны - заурядное зрелище: хаос домишек, гавань, маячок, мол и приземистый пакгауз, крашенный словно бы яичным желтком, и основная достопримечательность - славный особнячок управления порта. Фасад его, с претензиями и финтифлюшками, браво выпячивался на площадь, где торчали обшарпанный фаэтон Гони Султана, фотосарай "Артельсоюза" и самый большой в округе духан. Домишки мостились на горе и стороной сползали к "эспланаде" набережной с пыльными вазонами, утыканными окурками. Имелись речка и овраг именовавшийся "ущельем", но становившийся им в горах за лечебницей-санаторием, где работала санитаркой Красотуля. Тамошние пациенты и ее подопечные обладали, кроме болезней, пристрастием к всевозможным маскарадам. Обычно гуляния старались приурочить к празднованиям официальных дат, а также к дням заезда - отъезда отдыхающих. В такие дни эспланада буквально преображалась.
Ознакомительная версия.
