Покровительствуемая Амуром, она исполнила поручение Пьетро как нельзя удачнее; не оплошал и он, покровительствуемый Меркурием. На другой день кражи, 12 декабря 1563 года, они бежали из Венеции. Трудно описать суматоху, последовавшую в доме Капелло и в банке Сальвиати… Мачеха Бьянки, заметив бегство падчерицы и похищение брильянтов, обрушила свой гнев на голову синьора Бартоломео; синьор Бартоломео, в свою очередь, обеими руками уцепился за старика Бонавентури, дядю беглеца; банк в лице управляющих вопиял о краже и требовал у венецианской синьории немедленного распоряжения о погоне за вором. В погоню за ним послали, но вместе с тем Бартоломео Капелло в видах содействия банку и ради собственного интереса предложил премию в две тысячи червонцев за голову
Пьетро Бонавентури и отправил на его поимку целый отряд наемных убийц, знаменитых брави. Бегство Бьянки с Пьетро сделалось сказкой всей Венеции, возбуждая крайнее негодование аристократии. По настояниям последней дядя Бонавентури за небывалое содействие беглецам был заточен в пьомбы, в которых года через два скончался. Оба отряда сыщиков и убийц при всем своем усердии и поспешности беглецов не догнали; Пьет-ро и Бьянка благополучно достигли пределов Тосканского герцогства и отсюда, уже не торопясь, держали путь во Флоренцию. Путешествие было непродолжительно, но вместе с бегством характеры любовников значительно изменились к худшему. Бьянка, искренно привязанная к Бонавентури, в бытность свою в родительском доме под игом мачехи, начала по прибытии в Тоскану трактовать любовника с обидным пренебрежением и как будто тяготилась его сопутствием. Так обыкновенно обходятся молодые жены со старыми мужьями, за которых выходят затем только, чтобы из-под крыла отца или матери вырваться на свободу. Со своей стороны Пьетро, нежный и бескорыстный любовник в Венеции, покуда был беден и ничтожен, теперь, чувствуя в своей дорожной сумке сладкое бремя похищенных брильянтов и золота, все свои мысли устремил на то, как бы в Тоскане заняться спекуляциями да денежными оборотами, наживая процент на процент. Край бедный, нищета повсеместная, а когда же и выжимать последние соки из своего ближнего, если не во время его нищеты?
Прибыв во Флоренцию (тогда Козьма I еще правил герцогством), Бонавентури нанял для Бьянки весьма порядочную квартирку в уединенной части города, а сам по целым дням разведывал и наводил справки о возможности сближения своего с герцогским двором. Благодаря взяткам должностным лицам Пьетро разузнал о герцоге все, что ему было нужно, втерся в приязнь к Антонио Сергуиди, единственному из вельмож, любимому Франциском Медичи; наконец, нашел возможность представиться герцогу и его сыну. Козьма I принял беглеца благосклонно и объявил ему, что берет его под свое покровительство и защиту от преследований Венецианской республики. О Бьянке Капелло покуда не было и помину… Угрюмому Франциску Пьетро Бонавентури угодил подарком какого-то редкого манускрипта и рассказами о сокровищах музеев Венеции. Почти не скрывая своего отвращения к Пьетро, сын герцога не мог, однако же, не отдать справедливости его уму и вкрадчивости. Беседуя с Антонио Сергуиди, Пьетро будто неумышленно рассказала ему о своей связи с Бьянкою, превознося ее красоту, ум и приятный, веселый характер. Сергуиди понял с первых же слов, что венецианец не прочь познакомить его с Бьянкою, но, не питая особенной склонности к прекрасному полу, не выразил желания сближаться с беглянкою. Он попросил Пьетро только показать ему свое сокровище и, увидев Бьянку, тотчас же решился сделать красавицу орудием своих сокровеннейших замыслов. Сергуиди – алчный взяточник, грабитель народа, но любимец Франциска – знал, что с его восшествием на престол займет первейшую должность в герцогстве, которая даст ему право грабить народ вдесятеро против прежнего. Но брать взятки и под личиною власти грабить надобно умеючи; для за-страхования себя от гнева государя необходимо было заручаться покровительством какого-нибудь лица, имеющего на герцога влияние… Подобными покровительницами временщиков могут быть жены или фаворитки; у Франциска тогда еще не было ни той, ни другой. Сергуиди, обдумав дело со всех сторон, решил, что в Бьянке Капелло он мог бы именно приобрести такую покровительницу, если бы только помог ей попасть в фаворитки к Франциску. До времени не сообщая Бонавентури о своем плане, Сергуиди приступил к плетению своей затейливой интриги.
Однажды весною 1564 года, беседуя с Франциском о любимом его предмете – изящных художествах и выражая свое удивление его тонкому вкусу, Сергуиди сказал, что ему непонятно, каким образом до сих пор сын Козьмы I еще не удостоил нежным своим вниманием ни одной из придворных девиц или дам.
– По весьма простой причине, – отвечал Франциск, – ни одна из них не приближается даже к той красоте, которую я желал бы найти в любимой женщине. Телосложением она должна напоминать мне Фидия, Праксителя или, по крайней мере, Бен-венуто Челлини; цветом лица – краски первейших живописцев Италии; голосом – звуки лютни; умом и веселостью она должна заменить мне занимательнейшую книгу.
– Требования ваши непомерны, но… – Сергуиди остановился.
– И потому-то, что они непомерны, – досказал Франциск, – я и не хочу тратить время на поиски невозможного. Я не Нерон – cupitir Impossibilium (желатель невозможного). И поверь мне, Сергуиди, что доискиваться чего-нибудь чудесного следует только в областях науки…
Тут Франциск повел речь о своих алхимических занятиях.
– Не смею сомневаться, ваша светлость, – сказал Сергуи-ди, терпеливо выслушав рассказ Франциска о его чудесных опытах превращения металлов, – не смею сомневаться, чтобы вы в самом скорейшем времени не доискались до философского камня и эликсира бессмертия; но из области науки не мешает иногда возвратиться и на землю. Любимая женщина – вот философский камень и эликсир бессмертия на земле: она способна превращать в золото неблагородные металлы, изменяя нас к лучшему и давая возлюбленному радость, покой, блаженство, – продолжать его жизнь на долгие веки в его потомстве!
– Ты влюблен? – сурово спросил Франциск. – Это пиитическое сравнение достойно только влюбленного стихоплета.
– Отчего же не сравнить женщину с философским камнем, если один из ученых сказал: Alchimia est casta meretrix?[1]
– Ты влюблен! – настойчиво повторил Франциск.
– Нет, ваша светлость, но не смею скрывать: несколько дней тому назад я видел женщину, способную своей красотой если не превратить свинец в золото, то одним взглядом оживить мраморную статую.
– Кто такая?
– Не знаю, но, по-видимому, не простого рода.
