Что оставалось делать в этих условиях обездоленной массе провинциального дворянства? Только одно: борясь против элиты, избрать для себя знамя, оппозиционное господствующей вере, иначе говоря, знамя протестантизма, то есть превратиться в гугенотов!
Тот факт, что эта мысль абсолютно верна и неоспорима, ярко доказывает массовое выступление дворян-гугенотов против католического правительства сразу же(!) после мира в Като-Камбрези (так называемый «Амбуазский заговор» 1559 года). Очевидно это и потому, что современники прекрасно понимали суть дела и отделяли от «гугенотов религиозных» (то есть идейных) «гугенотов политических», иначе говоря тех, кто избрал протестантскую конфессию из чисто политических соображений, используя ее организационные формы для борьбы с ненавистными аристократами-католиками.
Именно поэтому, кстати говоря, «политические гугеноты» не отличались особенной стойкостью убеждений и так же, как и их вожди (Генрих Наваррский, принц Конде), если это оказывалось полезным, легко переходили из одной веры в другую.
Не более устойчивым оказался и противоположный, католический лагерь. В нем были, конечно, «зубры» вроде Генриха де Гиза, слепо державшиеся за свою программу (за что им иной раз и приходилось дорого платить), но были и «вожаки» гораздо менее устойчивые, как, в частности, последний Валуа — Генрих III (1574–1589), метавшийся между католиками и гугенотами, что также закончилось для него весьма плачевно.
Гугенотские войны второй половины XVI века (их было всего десять) шли с переменным успехом, но время показало, что потенциал католиков во Франции был все же выше того, чем располагали протестанты. Это стало ясно уже в результате печально знаменитой Варфоломеевской ночи 24 августа 1572 года, картинно описанной Андре Кастело и ставшей первым массовым избиением гугенотов. Подобные гекатомбы, может быть в меньших размерах, наблюдались и впредь. Для большинства населения Франции в конечном итоге протестантизм оказался неприемлемым — ей вплоть до наших дней было суждено остаться католической страной. На определенном этапе это понял даже великий «еретик» Генрих Наваррский и, рассудив, что «Париж стоит мессы», в очередной раз перешел в католическую веру, чем обеспечил себе корону Франции, хотя все же не избежал ножа фанатика-католика.
Что же касается его разведенной жены, королевы Марго, то при всей своей ветрености и изменчивости она сумела в течение целой жизни остаться верной религии предков и в трудные для себя дни героически отстаивала в импровизированной церкви по три мессы кряду. Это весьма убедительно показал автор книги, лежащей перед нами. Не сомневаемся, что она будет принята благосклонно русским читателем, который, быть может, вслед за этим пожелает встретиться и с другими книгами маститого писателя-историка.
А. Левандовский
Глава I
ТРАГИЧЕСКИЙ ПОЕДИНОК
Этот ужасный удар лишил Францию покоя, а наш дом счастья.
Маргарита
Был жаркий июнь 1559 года, когда обитатели улицы Сент-Антуан, ведущей от Бастилии к улице Сен-Поль, узнали новость, которая повергла их в уныние. Их улица была самая широкая в Париже, а потому здесь решено было вновь устроить многонедельные празднества королевского двора, тем более что Генрих II обитал в двух шагах отсюда, во дворце Турнель.
Жители улицы Сент-Антуан по-своему уже приспособились к «высочайшим выездам»: они пышно разукрашивали гобеленами и драпировками фасады своих домов, хотя на последних этажах немало окон оставались пустыми. Именно так в январе 1540 года — это было необычайное зрелище — здесь встречали кортеж императора Карла V,[2] когда он, с позволения короля Франциска I, проехал через Францию, дабы покарать фламандцев, восставших против испанского владычества. Однако на сей раз чиновники муниципалитета уж слишком увлеклись: они распорядились даже разобрать брусчатку, чтобы насыпать на дороге песку. Рабочие засыпали сточную канаву и убирали крест у церкви Сен-Поль, садовники выкорчевывали почтенный вяз, почти двести лет затенявший улицу. Но особенно расстарались плотники: чуть ли не у каждого дома сооружались высокие, до самых крыш, трибуны, которые, казалось, перекрывали доступ воздуха и света.
К чему все эти приготовления?
Дело в том, что улице Сент-Антуан предстояло еще раз превратиться в декорацию для многодневных королевских турниров. Нечто подобное здесь уже происходило в начале года, когда, по случаю свадьбы юной Марии Стюарт с дофином Франциском, была устроена казозелль, потешное сражение между турками и маврами. До чего шумное зрелище! Уж в чем его участники себе не отказали, так это в удовольствии от души побарабанить «по-оттомански».
Сам же квартал был страшно унылый. От Сены его отделяло кладбище Сен-Поль, где начали хоронить еще в 632 году. Летними вечерами по-над кладбищенской оградой стлался тяжелый, гибельный туман, смешиваясь со зловонными испарениями сточной канавы. Это была сущая клоака, в которой скапливались стоки и отбросы всего квартала. Вырвавшись на простор, нечистоты устремлялись — другого слова не подберешь — по улице Кюльтюр-Сент-Катрин во рвы, окружавшие стены крепости Карла V,[3] которые, казалось, увязали в этом зловонном болоте.
И в погожий июньский день 1559 года праздничные трибуны вновь надолго заслонили окна жилых домов. Правда, повод для радости все-таки был: предстоящие торжества были приурочены к только что заключенному с испанцами миру в Като-Камбрези.[4] Так решил король Генрих II. На всех перекрестках города глашатаи выкрикивали его указ:
«Именем короля. После долгой и жестокой войны, на которой не ведавшим отдыха оружием было пролито столько человеческой крови, всем гражданам повелевается с чувством радости, облегчения и ликования восславить это великое событие!».
По правде говоря, французы находили, что заплатили чрезмерную цену за «великое событие» В обмен на жалкую компенсацию — Сен-Кантен, Теруанн и Ле Катле — Франция уступила Савойю, Пьемонт, Миланскую провинцию, Корсику, Бресс и Бюже! Так «за один час, одним росчерком пера, пришлось все отдать, — с грустью писал современный хронист, — и трех или четырех капель чернил хватило, чтобы осквернить и пустить по ветру все наши великие прошлые победы!»
Но этими же «тремя или четырьмя каплями чернил» предрешены были женитьба Филиппа II Испанского на Елизавете, старшей дочери короля Генриха, которой исполнилось тринадцать лет, а также герцога Савойского — на сестре короля, Маргарите. Савойец лично явился в Париж, тогда как испанец прислал вместо себя прославленного Фернандо, герцога Альбу. Однажды июньским утром сей последний вошел в опочивальню будущей королевы и, закатав штанину на левой ноге, коснулся ею голой ножки девочки. Свадьба была объявлена «свершившейся», и герцог Альба, кажется, не без некоторого сожаления покинул будуар королевы. У французов до сих пор в ходу выражение «дело одной ноги» — несомненно, оно пошло с этой истории…
