Помню, как в поисках общения я очутилась в «Лаборатории первой книги», своеобразном литературном объединении, которое курировала поэтесса Ольга Чугай. Здесь поэты, которых «не печатали», могли почувствовать себя «участниками литературного процесса». Здесь я познакомилась с Ольгой Постниковой, Дмитрием Веденяпиным, Александром Воловиком, Аркадием Штыпелем и другими. Здесь, после обсуждения, собранный мною сборник стихов рекомендовали в издательство «Советский писатель», поэт Александр Юдахин написал положительную рецензию. Сборник какое-то время пролежал в издательстве, затем был возвращен мне.
О том, чтобы публиковать прозу, я и не мечтала. Я слишком хорошо понимала, что ни одно издательство, ни один журнал не опубликуют, например, роман об Андрее Ярославиче, брате и политическом противнике Александра Невского; да еще к тому же этот роман написан от лица вымышленной писательницы Ирины Горской, живущей в Швеции…
Нет, никто бы мне такого не позволил!.. Впрочем, и со стихами было не легче. Кирилл Владимирович Ковальджи пытался вместе с другими «неправильными» стихами «пробить» и мои. Но Андрей Дементьев и Натан Злотников стояли стеной. Последний, помню, предложил мне «убрать тему насекомого и имя Лазарь». Я спросила, что же тогда останется.
Он ответил, что «тема мальчика». Я поблагодарила и отказалась.
Не помогало мне и то, что я была «человеком с улицы», не имевшим никаких «связей». Естественно, в системе, где на гонорары за поэтические сборники возможно было «жить», где все журналы и издательства финансировались государством — официальный «литературный процесс» вовсе не был заинтересован в открытии новых имен. Умилительное зрелище Некрасова и Григоровича, бегущих к Достоевскому, как-то не представлялось возможным во времена «застоя». Реальное развитие поэзии происходило в полулегальных кружках; впрочем, это описал покойный А. Я. Сергеев в «Альбоме для марок».
И все же находились люди, которым и мои стихи просто нравились; хотя люди эти писали стихи совсем иные; однако у них хватало широты взглядов, чтобы ценить стихи, не похожие на их стихи… Ольга Чугай, Александр Юдахин, Кирилл Ковальджи, Лазарь Вениаминович Шерешевский — удивительный человек, человек энциклопедических гуманитарных знаний, к советам и критическим замечаниям которого я считаю за честь прислушиваться…
Между тем подул пресловутый «ветер перемен». Нам казалось, он подул всего лишь «в очередной раз»; мы еще не совсем понимали, что грядет новая эпоха, просто новая эпоха. Да, все может обернуться «хуже», что называется; все может сделаться гораздо страшнее. Но прошлое не возвратится никогда…
Для меня первые признаки «нового времени» были несколько своеобразны. Например, Александр Юдахин включил в группу поэтов, которые должны были выступить в большом зале Дома литераторов, и меня. Татьяна Бек, Олеся Николаева, Михаил Поздняев были (и остались) людьми одаренными. Но все они были детьми членов союза писателей; это не беда и не вина, но в определенной степени облегчало им жизнь. Они знали друг друга, возможно, еще по каким-нибудь детским утренникам для «писательских детей». На меня они поглядывали, как на какого-то диковинного зверя, обезьяну, сбежавшую из зоосада. На них была нормальная одежда, на мне — красная юбка «с чужого плеча». Они имели, естественно, московскую прописку и нормальное жилье; я скиталась, нарушая закон… Помню (выступали в «алфавитном порядке»), как после трех громкоголосых поэтесс Поздняев читал кротко и смиренно; именно его стихи об Андрее Юродивом мне и запомнились…
Когда-то Ника Николаевна Глен дала мне роман болгарской писательницы Благи Димитровой «Лавина». На родине автора этот роман был раскритикован как «антипатриотичный». Я с удовольствием перевела его «в стол». И вот Татьяна Прокопьева, переводчица, получила возможность составить для издательства «Физкультура и спорт» сборник произведений болгарских авторов, посвященных проблемам спорта. А «Лавина» как раз роман о группе альпинистов!.. Сборник получил название «Старт». В предисловии к нему я наконец-то сумела сказать открыто о многих проблемах болгарской культуры, отнюдь не спортивных. Но главное: «Лавина» появилась на русском языке…
Ростислав Леонидович Рыбкин, с которым я познакомилась благодаря той же Татьяне Прокопьевой, составитель сборников фантастики, переводчик и талантливый лингвист, дал мне возможность опубликовать перевод романа финской писательницы Леены Крон «Мой друг — птица». В журнале «Трезвость и культура» появились мои переводы романов Агаты Кристи «Встреча со смертью» и Эриха Кестнера «Похищенная миниатюра». Затем был опубликован и мой давний перевод романа Вольдемара Бонзельса «Пчела Майя и ее приключения». В свое время мне очень нравилась эта книга, и я написала десять книг, продолжающих философические приключения героини Бонзельса; причем, разумеется, она попадала в мир русского фольклора…
И, наконец, Рыбкин спросил меня, не пишу ли я прозу. Я обрадовалась (как он догадался!) — конечно, пишу… А нет ли у меня какой-нибудь фантастики листа на два?.. Есть! И на два, и на три, и на тридцать… Нет, моя фантастика не была в стиле братьев Стругацких или Кира Булычева, но, несомненно, я писала (и пишу ) именно фантастику… Так, с легкой руки Рыбкина, в журнале фантастики «Четвертое измерение» (1991, № 1) была опубликована моя повесть «Флейтистка на Часовом холме». Повесть эта была написана не от лица вымышленного автора и представляла собой фрагмент цикла рассказов и повестей о вымышленной балканской стране Тавиластан-Рокарья. Еще недавно никто бы эту повесть «не пропустил», а теперь ее просто-напросто… не заметили как таковую, вместе со всеми ее политическими смелостями и прогнозами, которые — увы! — сбылись и продолжают сбываться.
Затем я познакомилась в издательстве «Физкультура и спорт» с Иваном Приставкиным, который попросил «какую-нибудь фантастику» для издательства «Московские новости». Надо сказать, что я ведь никого никогда не собиралась мистифицировать. Просто жизнь всегда была такая мучительная, просто всегда было ощущение, что я — это не только тот набор мыслей, чувств и сведений, частично навязанных мне, частично развившихся во мне, который я знаю с детства, но и еще какие-то люди, личности, со своими свойствами, которых я как будто придумываю, а они на самом деле существуют, просто я должна их придумать, и тогда они окончательно оживут, и чтобы они жили, надо от их лица писать стихи и прозу… И во всем этом я вовсе не оригинальна. Подобную потребность жить еще иными творческими личностями испытывали многие. О классических примерах, таких, как Клара Гасуль и Иакинф Магланович, созданные Проспером Мериме, или Иван Петрович Белкин, начавший свое существование под пером Пушкина и продолживший его в «Униженных и оскорбленных», можно не говорить.
