В этот момент он и встретился глазами с вражеским офицером и произнес первое, что пришло в голову, самое нейтральное: «Продолжайте, продолжайте…»
Пименов хотел только одного; не вспугнуть немцев. Но поневоле огромная умственная работа и психическое напряжение предыдущих мгновений отразились в этих словах. И они приобрели неожиданный для самого Пименова вес. Они прозвучали, как свидетельство, что решение принято. Они стали как бы визитной карточкой Пименова. Через несколько секунд немцы опомнятся, к ним возвратится умение рассуждать н взвешивать, не упуская ни одной детали и объективно оценивая каждую; и тогда на чашу весов лягут и тон лейтенанта, и поза, и смысл его слов, и они поймут, что перед ними противник сильный и уверенный в себе он выиграл эту схватку, он победитель, но то ли ему эта победа не нужна, то ли ему ее мало… но он предлагает продолжить партию!..
А почему бы и нет?!.
Что у этого русского на уме — его дело. Он дает шанс? Отлично. Сыграем!..
Но это будет позже.
Услышав незнакомый голос, на Пименова мельком глянули еще двое немцев. Они сидели друг против друга, боком и двери, жевали огромные бутерброды с ветчиной и к тому же были заняты какой-то игрой, как определил Пименов, очень похожей на нашу «балду». Им было не до посторонних визитеров. Они тут же вернулись к своему занятию, но уже не могли произнести ни слова и даже перестали жевать: хоть и с запозданием, но и они почуяли неладное. А потом в их сознании сгруппировались в единый образ все те мелкие и малозначащие (если взять их порознь) детали, которые слету схватывает тренированный взгляд разведчика… Они опять — очень медленно повернулись к Пименову, поняли, что не ошиблись, и медленно встали… Отодвигаемые табуретки коротко скребнули по полу. Тот, что сидел возле стены, совсем еще мальчишка с тонкими чертами лица и провалившимся боксерским носом, отчего лицо казалось шире, чем было на самом деле, перестал жевать, проглотил все, что было во рту, и горестно вздохнул.
Теперь обернулся и четвертый, сидевший спиной к двери. По лицам товарищей он уже понял, что происходит. Ему не пришлось тратить драгоценные мгновения и нервную энергию на узнавание и овладение собой. Он был готов действовать немедленно-такая профессия. Он знал, что нужно бросаться не глядя. Спиной. До двери два метра — более чем достаточно, чтобы в воздухе, в полете повернуться к противнику лицом. А уж там, если не промахнешься, если успеешь ухватить русского пусть не за грудь, не за руку, хотя бы за одежду — больше ему ничего не надо… Немец знал, как надо действовать, но непроизвольное, непрофессиональное любопытство превозмогло — и он все-таки глянул через плечо. Его глаза встретились с глазами русского — и он понял, что не бросится, потому что ничего это не даст. Спина выдала его; напружинившаяся, готовая метнуть тело навстречу врагу спина все сказала русскому, и тот ждал этого прыжка; он и сейчас еще ждал — на всякий случай, мало ли что, — хотя знал, что немец уже не прыгнет.
Пименов держался свободно и даже несколько расслабленно; и хотя руки лежали на «шмайссере», было видно, что так ему удобно, а больше это ровным счетом ничего не означает. В самом деле: не наставлять же автомат на немцев, если затеваешь с ними такую сложную игру. Просто он был уверен в себе, уверен в том, что знает, как сейчас будут вести себя враги; он мог себе позволить быть естественным. Немцы это поняли — и признали его силу.
Правда, был момент, когда у них проявилось едва уловимое движение, словно их всех одновременно чуть качнуло к подоконнику, где навалом лежали их автоматы. Впрочем, может быть, этого движения и не было, — оно бы слишком ко многому обязывало и слишком многое ставило на карту. Может быть, оно только почудилось — ведь мысленно они все время были возле этого злосчастного подоконника, все время меряли и пересекали в своем воображении расстояние до него. Тут их было нетрудно понять.
Как бы там ни было, в какой-то момент Пименову почудилось: вот сейчас… Но в немцах уже пропало это. Через другую дверь, ведущую в жилые комнаты, они увидели приближающегося из глубины дома старшину Тяглого. Его появление перечеркнуло их последние колебания.
Тяглый переступил через порожек, но дальше не пошел. Прислонился левым плечом к белому кухонному шкафу со множеством дверок и полочек, и оттуда посматривал то на немцев, то на лейтенанта. При перестрелке шкаф как укрытие не годился, но психологически он прикрывал.
Тяглый был в трех шагах от автоматов; однако немцы еще ближе. Поэтому он не спешил подходить к подоконнику — опасался спровоцировать рукопашную. Лейтенант чуть кивнул: все правильно.
— Хлопин остался на крыльце… на всякий случай, — услышал лейтенант за спиной спокойный голос Игоря Стахова.
— Хорошо…
Пока что складывалось неплохо. Одно не нравилось Пименову: немцы начали нервничать. За какие-то секунды они уже успели смириться с пленом, и если б сейчас раздались команда: «Руки вверх! Повернуться лицом к стене! Не оборачиваться! Не шевелиться!..» — короче говоря, весь набор, который в подобных случаях употребляют обе воюющие стороны, то бы они приняли как должное и вели бы себя послушно и спокойно. Но секунды проползали одна за другой, и никто не приказывал поднимать руки, никто не брал их в плен… Значит… Значит этим русским не нужны пленные?.. И их просто перебьют?..
Пименов понимал, что происходит, и притом все время помнил: у каждого из немцев есть при себе пистолет. Если сейчас кто-нибудь из них не выдержит…
Надо было что-то сказать им или сделать что-то такое, чтобы немцы успокоились. Чтобы они сели. Чтобы не чувствовали себя на мушке — однако и не забывали, кто здесь хозяин положения. И Пименов лихорадочно искал эти слова, хотя знал заранее, что их не существует. Потому что прояснять ситуацию он не хотел, иначе вся эта игра ни к чему, а сами по себе немцы не успокоятся.
Напряжение стремительно нарастало.
Тот немец, что прежде сидел спиной к Пименову, нащупал позади себя стол и двинулся вправо, не отводя своих глаз от глаз Пименова; вот он нащупал угол стола, отступил за него, пятится… прямо к окну пятится… все вдоль стола, и руки со стола не снимает, чтобы не спровоцировать русских неловким движением… но пятится прямо к окну!..
Вот и оба других зашевелились, отступили за стол и встали рядом со своим офицером…
Теперь только один не определился. Решится или нет?..
И вдруг сзади в прихожей, Пименов услышал тяжелый топот. Сбив грязь с сапог и отфыркиваясь после дождя, человек решительным шагом прошел в кухню. Это был Витя Панасенков. ППС у него был, конечно, задвинут за спину, а руки он держал на ширинке, которую еще не успел застегнуть…
