- Не видали? - спросил Мирон.
Кто-то выматерился хрипло и долго. Один сказал пискливо:
- Отьелись... Жрать прячутся.
В животе Мирона задвигалась узкая режущая боль. Язык метнулся по деснам, отыскивая слюну. Сверху на голову оседало мутное, режущее виски и отдающееся в носу, в небе...
Мирон побрел, спотыкаясь. На глаз попал валявшийся у телеги огрызок кожи. Мирон сунул его в зубы.
Горбатая, с растрепанными волосами баба дернула его за рукав.
- Нету, - сказал. Мирон. - Сам исть хочу.
Баба, приседая на кривых коленях, мотнула головой.
- Знаю... Пойдем под телегу... Сколько дашь?
Она раскрыла рот и, выпячивая грудь, лихо мотнулась костями. Оскалила зубы.
- Пойдем?..
Мирон побежал от нее, дрыгая локтями. Когда он оглянулся, баба и еще трое незнакомых мужиков шли позади него.
Мирон качнулся в сторону. Сиреневая полынь уколола ногу. Из-под куста мелькнул маленький зверек. Мирон бросился за ним, хотел схватить, но упал. Зверек ускользнул в норку.
Мирон было начал разрывать, но вспомнил: одному оставаться нельзя. За ним шли, оглядываясь, четверо.
Он подтолкнул тело вверх руками, приподнялся. Живот крутила узкая голодная боль. Ребра отрывались и жали кожу. Ребра словно заблудились внутри.
...Ноги шли через всю землю, через весь песок, не подымаясь на воздух. И тело тоже словно ползло по песку. Через песок. Мирон не мог догнать мужиков. Поднял глаза к солнцу: подвигалось оно, желтое и тучное, как жеребая кобылица.
- Жрешь? - сказал под себя Мирон. - Лопаешь? А я пошто должен ждать?
Идти ему не хотелось. Он ощупал близлежащую телегу: теплое дерево и горячие гвозди. Тут опять вспомнил про четверых. Они шли, взявшись за руки, в нескольких шагах и глядели на уходящих в пыль деревенских.
Мирон заторопился.
Кончут. Надо с мужиками... Кончут!..
Вспомнил пожалевшую его Надьку. Заплакал. Хотел утереть слезы, - веки были сухие, как дорога, как поле. На пальцах с век и бровей скатилась пыль.
Слезы уходили внутрь, в живот, мучающий все тело... Мучила тело земля мукой сухой и тягучей. Деревенские остановились. Мирон догнал их.
- Что? - спросил он торопливо пробредшего мужика.
- Ефимью кормить надо. Нечем Ефимью кормить.
Мужик для чего-то скинул азям и рубаху. А потом торопливо надел их. Волоча одной ногой, отошел.
- Накормют, - сказал устало Мирон, опускаясь.
Как только он лег - боли из живота перешли в ноги. Он подобрал ноги под себя. Над ним: доски телеги, пахнувшие трупами и пылью. Он поискал дегтя в колесной спице. Сковырнул с деревом клочок и, слипая зубы, начал жевать. Против него, под другой телегой, лежали четверо: одна баба и трое мужиков. Мужики, прикрыв ладонями бороды, глядели в поле, а баба на него. Мирону показалось, что она даже подмигнула.
Деготь выкатился изо рта: сухой, черный комочек. Мирон полз под передок. Ему хотелось тени. За телегами на песке, на дороге, лежало раскаленное солнце. Большая, железная спица оцарапала хребет. Потом за хребтом сорвало штаны, обнажив мясо. И только солнце, вскочившее между телег, согрело ему мясо.
Он дополз до задка следующей телеги, протянул тело в тень и выглянул. Под той телегой, где лежал он, были четверо... Баба опять подмигнула.
Мирон сунул голову к спицам колеса и закрыл глаза. Под глазами развернулось, извиваясь и трепеща, поле колосьев - багровых, зеленых, коричневых. Разбрасывая рогами колос, вышла и глянула на него тупая и жирная морда коровы. И вдруг - глаза у ней поблекли, осели и над ними всплыла острая волчья морда.
Мирон открыл глаза. За колесом, на корточках, сидела баба, а мужик за ней совал ей в руку молоток.
Мирон прижал голову к спицам и, хватая ртом песок, зажмурился...
1927 г.
