Вилем Балинт - Жизнь в родной земле

— Да что ж ревизия? Ревизии очень часты, но что за ревизоры? Ревизорами бывают обыкновенно рабочие из того же гос. предприятия. И я бывал им. Но что, например, мог делать я? Махинация налицо, но откроешь и подымешь дело, значит, сразу же попадешь в тар-тарары, ибо директор — коммунист, а потому, в лучшем случае, ревизоры ограничиваются: «Будьте, товарищи, осторожны все-таки», давая понять, что злоупотребление обнаружено, но прикрыто. И так сам становишься невольным соучастником. Если приедет ревизор из центра, то его прежде всего напоят до зеленых чортиков и стараются, чтобы он из этого состояния не выходил до самого отъезда. Результаты ревизии в таких случаях бывают для «трех жуликов» блестящи.

Хозяйственную сторону дела ведут приблизительно так: вдруг прибегает ко мне, весь запыхавшийся, директор питательной фабрики и кричит: «Андреич, скорей беги на базар, там массу рыбы привезли казачки, скупи ее!» Я бегу и скупаю немедленно всю рыбу. А так как эта рыба краденая продавцом, то скупаю ее за бесценок, а в книгу же покупка заносится по нормальной покупочной цене, а потом в обработанном виде она продается по весьма дорогой цене. Такие операции дают возможность «трем жуликам» снова кутить.

— Откуда казачки берут краденую рыбу? — прерываю его.

— Как откуда? Разве я не говорил, что в СССР все крадут. Есть там по Дону специальные рыболовные коллективы. Но если бы казак жил только работой в коллективе, то давно бы помер с голоду и ходил бы нагим. Должен он изворачиваться. А насчет умения изворачиваться казаки народ очень шибкий. Учить его не приходится. По ночам колхозники-рыболовы стерегут свой участок воды по очереди, чтобы посторонние не крали их рыбу. Вот сторожа-то и пользуются случаем и ловят рыбку для себя. Раненько, в назначенном месте, ждет его жена. Получив от мужа рыбу, она, как вихрь, босая летит в Ростов — продать добычу. А это для нас, для государственно-социалистического предприятия, была как манна с неба — рыба почти даром. При этом обе стороны остаются очень довольны: казачка, что скоро сбыла краденую рыбу, а фабрика, что дешево купила и имеет возможность записать по дорогой цене. Вот так и хозяйничают.

— А знали у вас в предприятии, что это краденая рыба?

— А как же, прекрасно знали, только не знали, когда казачки с рыбой появятся, надо было следить… Да… Интересные бабы эти казачки. Ух, и острые! Боже упаси при покупке сказать ей, что рыба плохая, не сморгнув съездит тебя рыбой по физиономии и как следует выругает. Если вздумаешь запротестовать и вообще сцепиться с нею, то засучивает рукава и кидается в драку. Разъяренные, как тигрицы. На весь базар кричат: «Ух вы, проклятые, покрали все, а теперь еще перебираете!»

— Неужели это там возможно при таком терроре, не боятся?

— Да-да. Даю вам честное слово, — абсолютно не боятся казачки, ужасно смелые женщины. Милиционер, например, когда увидит такую сцену, то поворачивается и скорее ходу дальше, чтобы не видеть и не слышать, знает, что с бабой ничего не сделает, а товарищи на смех подымут.

Меня интересует отношение колхозников к колхозу. Спрашиваю:

— Ну, а почему колхозные рабочие крадут, ведь это же их общее хозяйство?

— Причина в том, что рабочий на фабрике получает 80 рублей в месяц; 1 килограмм хлеба стоит от 1 рубля 50 копеек до 3 рублей 50 копеек; кило мяса от 3 с половиною до 10 рублей. Этих цифр достаточно, чтобы убедиться в том, что рабочий живет впроголодь, а голод не тетка, вот и крадут. С колхозником дело обстоит хуже. Тот работает и получает за свой труд всего навсего «палочки» в колхозной учетной книге или «трудодень», цена которых до конца уборки еще неизвестна. Есть там довольно популярная частушка:

И действительно, почти так оно и бывает. Заработает колхозник, скажем, 300 палочек — трудодней за сезон. И когда «три жулика» разделят собранный урожай, то на трудодень припадает от 1 до 7 килограмм пшеницы максимум, иными словами в общем от 300 до 2100 кг. Переведя на пуды, получите приблизительно от 19 до 132 пудов пшеницы, а если переведем на советские деньги по казенной расценке, то получится, что годовой заработок сельскохозяйственного рабочего колеблется от 17 до 118 рублей. Вот и живи, как хочешь. При таких обстоятельствах сам Бог начнет, думаю, красть.

— Но ведь колхозникам разрешили иметь собственных домашних птиц, даже корову и свиней?

— Да, разрешили, только вот кавказский ишак забыл в декрете указать, — чем и где их надо кормить и пасти. Не то что корову или свинью, курочек и гуся негде держать и нечем выкормить. Вообще декрет о собственности колхозника был рекламой, очковтирательством иностранцам. От голого декрета жизнь колхозника ничуть не улучшилась. Жизнь колхозника действительно жизнь собачья, беспросветная. Советскую власть и все, что от нее, колхозник ненавидит волчьей ненавистью. Я думаю, что в целом СССР не найдете ни одного колхозника, который не знал бы такую частушку:

Очень распространена и такая народная поговорка: «В колхозе добре жить: сем роблят, один ест».

Частушки эти, конечно, простые, незамысловатые, но вышли они из народной толщи, как выражение подлинного её настроения, и сколько в них горечи и сарказма. Когда говорит об ужасах, которые творят коммунисты над российскими народами, в словах моего информатора слышится дрожь, глаза его горят ненавистью, до того он, видимо, вновь и вновь переживает кошмары подсоветской жизни. Помолчав немного, он продолжает:

— Ведь там в каждом даже маленьком колхозе в 12–15 человек есть — председатель, заместитель, бухгалтер, секретарь, кассир, всякие бригадиры и т. д. Это все — дармоеды. Живут в колхозе, абсолютно ничего не делая даже в самое горячее время, только лениво роются в бумагах, отчетах, докладах, записях и… приказывают. Колхозники все это прекрасно видят, знают и ждут упорно чего-то.

Между колхозниками и вообще советскими рабочими популярна такая частушка:

А вот о пятилетке:

Эти частушки особенно сильно распространены среди советской молодежи. Я, например, первый раз их услышал от своего сына, когда он был пионером.