Павел Григорьевич Розанов, врач милостью Божьей, продолжит карьеру как специалист по самоубийствам. Двое других врачей — П. Архангельский из больницы села Чикино и П. Куркин из звенигородской земской лечебницы — на долгие годы станут друзьями Антона, хотя нельзя сказать, что он произвел на них впечатление своим врачебным искусством. Двадцать второго июня в Воскресенскую лечебницу привезли на операцию мальчика с неопустившимся яичком. Ребенок корчился от боли, и у Антона сдали нервы — он срочно вызвал Розанова, который и закончил операцию. Однако ему ничто не помешало посмеяться над некомпетентностью врачей: в рассказе «Хирургия», написанном в августе для «Осколков», студент вместо больного зуба удаляет здоровый, а между строк проступает наставление, услышанное Антоном от доктора Архангельского: «Рви здоровые, авось доберешься до больного».
В Москву Антон вернулся с намерением писать и заниматься врачебной практикой. Городской врач мог зарабатывать до 10 000 рублей в год, беря по пять рублей за прием, и при этом держать экипаж для визитов к больным. Начав практику осенью 1884 года, Чехов на первых порах не мог похвастаться доходами. Пациенты, кто по бедности, кто по старой дружбе, расплачивались с ним картинкой, иностранной монеткой или вышитой подушечкой. Больше всех, пожалуй, пользовался его расположением Пальмин: «Податель сего муж моей кухарки, человек недужный, которому напутствие эскулапа во всяком случае не помешает. <…> Значит, мышьяк ему и нужен. <…> Прилагаю при этом и самый рецепт. Или подмахните его, или, осмотрев прилагаемого пациента, и пропишите ему что-нибудь в этом роде». Не отставал от Чехова и Лейкин со своей бессонницей, всевозможными болями и списками необходимых лекарств. В сентябре Антон просил Лейкина, посвященного в планы городских властей Петербурга, разузнать, не найдется ли там вакансии врача.
Поскольку адреса врачей можно было узнать в любой аптеке, пациенты не заставили себя ждать. Антон не без страха в душе стал пользовать их от тифа, чахотки и поносов, опасаясь залечить их до смерти и заразиться самому. Пациенты привязывались к нему, и отделаться от них, как это с легкостью удавалось героям его рассказов, было далеко не просто. Вот типичное письмо одной из пациенток: «Добрейший Антон Павлович! Убедительно прошу Вас уделить хоть один час навестить меня и успокоить мои нервы, мне нужно посоветоваться с Вами, надеюсь, Вы будете так любезны, что не откажете в моей просьбе. У меня заболела Девушка, боюсь, не прилипчива ли эта болезнь, посылала ее в лечебницу, но она так недогадлива, ничего не спросила, Вы знаете, у меня дети, которых жизнь для меня дороже всего в свете. Я уже две ночи не сплю, мысли все „мрачные“, жду Вас сегодня вечером, чем премного обяжете уважающую Вас Любовь Данковскую»[85].
Одновременно Антон решил заняться социальными проблемами здравоохранения: призвав на помощь двух коллег, обходил с пачкой опросников публичные дома Соболева переулка. Приходилось искать и другие источники дохода — без них семейство Чеховых прокормить себя не могло. Антон убеждал Ваню, который все еще искал работу, устроиться в Москве и жить общим котлом на «твое жалованье, мои доходишки». Преодолев отвращение, Чехов обратился к Липскерову, редактору московской скандальной газеты «Новости дня» (или, как он называл ее, «Пакости дня»)[86]. Даже такие юдофилы, как Чехов, называли Липскерова «еврюгой» за его жадность. Липскеров согласился печатать первый и последний чеховский роман «Драма на охоте»; он тянулся с августа 1884 года по апрель 1885-го и оплачивался по три рубля за номер. Однако деньги доставались Антону редко: Маша, которую он отрядил для выбивания гонораров из главного редактора, часто возвращалась с билетом в театр или парой брюк, пошитых портным Липскерова.
«Драму на охоте» незаслуженно недооценивают. Как и два года назад, Чехов прибегнул к пародии на мелодраму с ее аристократами, прозябающими в своих упадочных поместьях, роковыми красавицами в красном и плетущими интриги поляками. Однако роман вышел замечательным — он не только превышает по длине все прочие чеховские произведения, но и предвосхищает сюжеты Агаты Кристи: следователь Камышев, который подтасовал факты, чтобы найти обвиняемого, сам разоблачается (очевидно, благодаря смекалке редактора «Новостей дня») как убийца, а в мистических пейзажах российского юга угадываются декорации «Черного монаха» и «Вишневого сада». Рассказанная Чеховым история поэтична, оригинальна и вместе с тем не лишена элемента скандальности.
Подобные отклонения Лейкина беспокоили, но он был доволен растущим реноме Чехова. «Сказки Мельпомены» собрали несколько положительных рецензий. В конце сентября Лейкин появился в Москве, виделся, как он сказал поэту Трефолеву, «со столпами моих „Осколков“, Чехонте и Пальминым, пображничал с ними, дал им родительское наставление о том, что именно нужно для журнала, и вообще поговорил по душе». Антон строил далеко идущие планы. Оставив идею диссертации «История полового авторитета», он начал подбирать библиографию для нового труда, «Врачебное дело в России». Однако по мере возрастания популярности его рассказов и эта идея была отринута. Чеховская сатира становилась все злее. Рассказ «Noli me tangere», позже переименованный в «Маску», который был опубликован в еженедельнике «Развлечение», привлек внимание Льва Толстого.
Между тем семейство Чеховых продолжало подъем по социальной лестнице. Услышав Колино музицирование, дирижер Шостаковский предложил ему свою дружбу. С ноября Чеховы стали устраивать журфиксы в истинно буржуазном стиле — по вторникам к ним собирались друзья на домашние концерты. Даже родоначальник (или, как прозвали его Антон с Александром, tramontano[87]) стал вести себя приличнее. Роль хозяйки салона взяла на себя Маша; она звала к себе Дуню Эфрос, а также Лилю и Нелли Марковых, обещая, что кавалеры споют под гитару «Ночи безумные». Пальмин докладывал любопытному Лейкину: «Был на днях во вторник у Чеховых. У них по вторникам soiree fixe[88]. <…> Несмотря на то что у них была весьма приятная компания, мне так нездоровилось, что я принужден был рано удрать от них».
А Лейкина распирала гордость от недавно пожалованного дворянства: «Мы не левой ногой сморкаемся». Наконец, он решил, что Антона не стыдно показать и в Петербурге. Чехов отправил к Лейкину Наталью Гольден, по-видимому, уполномочив ее подготовить свой назревающий переезд в Петербург. Лейкин разрывался между желанием предъявить публике своего протеже и опасением, что он может потерять на него монополию. И все-таки тщеславие возобладало над его же собственными интересами, и, пусть спустя год, он все-таки раскрыл псевдоним «Антоша Чехонте» своему покровителю Худекову, редактору престижной ежедневной «Петербургской газеты». Худеков, не теряя времени даром, заказал Чехову репортажи о деле Рыкова — громком судебном процессе по поводу хищений в Скопинском банке.
Глава четырнадцатая Бабкино: январь — июль 1885 года
«Петербургская газета» по достоинству оценила репортажи Чехова, освещавшие процесс по делу Рыкова. Сильное впечатление произвело на публику судебное заседание: на нем с присущим ему блеском выступил адвокат Плевако[89]. У Антона в день суда произошло легочное кровотечение — первый зловещий признак фатальной болезни. С мая Худеков будет регулярно заказывать Чехову рассказ в номер «Петербургской газеты», выходившей по понедельникам. Поскольку, по его мнению, чеховская проза была «с душком», он предложил ему лишь семь копеек за строчку, однако его газета была одной из самых читаемых в стране, да к тому же неподцензурной, и ее авторам были не знакомы хождения по мукам, на которые были обречены газеты помельче. Одним словом, на те деньги, что давал Петербург, жить было можно. И все же, чтобы добиться признания в столичных литературных кругах, Антону надо было объявиться в них собственной персоной, хотя в выборе главного дела жизни он по-прежнему колебался между литературой и медициной. В марте Лейкин убеждал его, что даже для поиска врачебного места ему все равно стоит перебраться в Петербург.
В своем отношении к профессии врача Антон разделял мрачный юмор Пальмина и видел в ней в основном отрицательные стороны: зачем бороться с эпидемией холеры, если только в Москве ежедневно от голода и холода умирает сто детей? К тому же общение с больными чревато опасностью. Так, в марте 1887 года чуть не умрет от тифа новоиспеченный врач Николай Коробов. Спасая больных от холеры или дифтерии, врачи зачастую рисковали собственной жизнью[90], да и работать им приходилось на износ. Пациенты по поводу и без повода вызывали Антона за московские окраины. Даже хорошие знакомые порой не щадили его. В сильнейшие декабрьские морозы Михаил Дюковский писал ему: «Ради Бога, если есть возможность, съездите сегодня вечером к моему зятю Евграфу Дмитриевичу, я сейчас получил известие, что он сильно болен. Не отклоните, буду вечно благодарен. Адрес: Красное село, около Рязанского шлагбаума, дом Анисимова»[91].
