Поклонники Светы с тех самых первых ее сольных концертов устраивают в зале настоящие театрализованные представления, и это производит, конечно, впечатление. Когда она однажды исполняла песню «Мураками», весь зал поднял руки в белых перчатках с алым сердцем на них, и с тех пор эти перчатки встречают ее в залах разных городов. На одном из фестивалей на Светином выступлении над полем поднялись на шестах стилизованные женские фигуры, которые пустились как бы в пляс под Светины песни. Бывали в зале фонарики, бывали бубны, раздача всем бумажных паричков, одним словом, фантазии ее поклонников нет предела. И дело не ограничивается только какими-то их креативными находками, это постоянная поддержка, волны тепла, в которых они просто купают свою любимую певицу, которую они называют между собой «Наисветлейшая».
Света: Я не понимаю, за что мне это? У меня самые лучшие поклонники, у меня самая лучшая публика, и всем артистам я желаю такую публику, она самая благодарная и отзывчивая, столько цветов не дарят никому, разве только Баскову и Погудину. Я своим поклонникам безумно благодарна, я знаю, что все, что у меня есть — благодаря им, и не понимаю просто, за что мне это все?
Глава девятая
Испытание как оно есть
Каждый раз, как я с этим сталкиваюсь, меня поражает, насколько Света склонна сомневаться в себе. Я и большинство знакомых мне людей искренне считаем себя пупами земли. Мы считаем, что так про себя думать хорошо и правильно. Все, что у нас получается, получается благодаря тому, что именно мы это создали. Нам и лавры, значит. Поэтому, я думаю, у многих талантливых в принципе артистов с приходом успеха начинается звездная болезнь, и так человек был центром вселенной, а тут еще и слава пришла. А вот Света крайне удивляется, почему же все-таки люди валом валят к ней. Я не первый раз от нее слышу, что ей трудно писать стихи, когда есть Бродский и трудно писать музыку, когда есть… Тут она задумывается. «Ну, кто, кто есть?» — спрашиваю я. — «Ну… ну, например, Пахмутова». «Ну, — говорю, — Пахмутова — это да, это образец, написала две трети советской эстрады, а мы что? Так себе. (Смеемся) А вот еще есть Антонов, Крутой, Николаев, в конце концов». «А вот Николаеву, — говорит Света, — вообще можно все простить за Айсберг». Нет, думаю я, не буду ему ничего прощать, даже за Айсберг. Это вообще не моя позиция «прощать за талант», ну да не обо мне речь.
«И вообще, — вставляет Света, — людям не нравятся мои песни». Тут я удивляюсь такому заявлению, а Света продолжает: «Людям нравятся, то есть, не мои песни, а я сама». «Ну и хорошо, — говорю, — я вот только и хочу всем нравиться».
Я: А это вообще хорошо или плохо, что ты не Пахмутова?
Света: Это трагедия всей моей жизни. Я вообще думаю, что мои песни никому не нравятся и их никто не будет петь после меня. Вот я умру, и мои песни умрут вместе со мной. Они хороши именно в сочетании с моей харизмой, моей энергетикой, с моим профилем и бровями, и все. Я, как сказать, к сожалению, к великому моему сожалению, я и песни — слишком тождественное понятие, практически одно и то же, это синонимы, а мне хотелось бы создать бессаме-мучо, мне хотелось бы написать бессаме-мучо, песню, которая бы просто осталась после меня. Хотя бы одна, хотя бы единственная, бессаме-мучо.
Я: Ну, а как ты узнаешь, написала ты бессаме-мучо или еще нет? Может, уже написала?
Света: Ну нет, конечно, нет. Если бы это была бессаме-мучо, ее бы сразу взяли на «Русское радио».
Я: Дда…
* * *
За время написания главы про Свету мы и из приятельствующих музыкантов превратились в людей, которые дружат, мы встречаемся и даже отдыхаем вместе, и не могу сказать, что это облегчает написание. Героиня перестает быть сторонним человеком, и на нее уже сложно взглянуть холодно и издалека, хотя так и лучше видно.
Кстати, Светина мама, Лия Давыдовна, и Света очень похожи внешне. Это выяснилось, когда я с моей командой хозяйничали в их квартире. Мы снимали про Свету документальный фильм и ходили в тот раз с камерой за ней хвостом несколько дней.
Лия Давыдовна смотрит на нас ясным взглядом, как у Светы. Похожи. И это удивительно, потому что они ведь не кровные родственники. И было видно, что при внешней мягкости у нее такой там стержень стальной внутри, что ах.
Лия Давыдовна, хрупкая женщина, сразу же стала нас всех распределять в пространстве, руководить нашими хаотичными действиями. При этом она мне со смущенным выражением сказала, что ей до сих пор трудно поверить, что Света — (я ей подсказываю формулировку) «рок-звезда». Говорит, что ходит на ее концерты, даже многое нравится, но так трудно поверить, что вот все эти люди так Светочку любят, уважают и ловят с замиранием звуки ее голоса. Это Лию Давыдовну удивляет. В этот момент вся квартира уставлена цветами, которые живут во всех возможных вазах после концерта. Оператор переставляет цветы и поправляет свет. Лия Давыдовна оборачивается ко мне.
— А трудные периоды как вы переживали вместе? Света вообще сильный человек?
«Да, — уверенно отвечает Лия Давыдовна, — я помню, как мы сидели с ней в очереди в больнице. Народу много. Света побелела вся, ей нехорошо, как будто сейчас сознание потеряет». Я ей говорю: «Ну-ка, держись давай, ты же не можешь здесь…» Лия Давыдовна не заканчивает предложение.
Это страшный был период…
Это было то самое голодное питерское время — коммуналки, «Граф Суворов», массаж и «сложносочиненные отношения». Света сразу поняла сама, что у нее рак. С ее медицинской подготовкой поставить себе диагноз было возможно. Как она говорит, в какой-то степени сама попустительствовала. «В каком смысле?» — удивляюсь я.
Света: Ну, может быть, бессознательно пустила все на самотек. У меня была депрессия тогда по поводу отношений. А были какие-то симптомы, боли. Кровь шла… Ну и я поняла, что у меня опухоль в кишечнике, а к врачу не пошла.
Света пила чистотел и опухоль некротизировалась, омертвела — переводит для меня она. А потом произошел разрыв. Подняла что-то тяжелое и все. Наступил каловый перитонит.
«Скорая» везла ее 16 часов, сначала не приезжала мучительно долго, потом стояла в пробках, петляла по переулкам.
Света: Вообще-то с каловым перитонитом столько времени не живут, видимо, бог решил оставить меня на земле, видно, ты не все еще сделала, решил он.
Потом ее прооперировали, и она лежала в реанимации. Это было очень больно и страшно. Думаю, что в эти два слова вместились долгие дни на грани и «за», и ощущения, о которых лучше не выпытывать. Спустя две недели началось нагноение, сепсис — плохо почистили хирурги, чтобы они были здоровы. И ей тогда сделали повторную операцию.
