Ознакомительная версия.
Поезд, который вез материалы для выставки из Франции, где-то потерялся, и у нас оказалась масса свободного времени. Мы осматривали город и несмотря на то, что за нами строго наблюдали, все время получали яркие впечатления. Меня поразил Музей современного искусства, я и не мечтала найти Сезанна, Матисса и художников-импрессионистов, собранных в нескольких залах и развешенных чуть ли не до потолка.
Там же были замечательные полотна Пикассо «Арлекины» голубого периода. Кто их отбирал с такой любовью и знанием дела, прежде чем привезти сюда? Публика состояла в основном из рабочих и крестьян, они снимали обувь при входе (такой обычай принят во всех музеях)[75]; смотрели на картины с мрачным видом. Их больше интересовал Музей икон, собранных из церквей и дворцов. Богоматерь с Младенцем и святые в молчании созерцали новый мир. Богородицы немыслимой красоты плыли в синем небе, наклонившись над печальными рясами в форме трапеции. Музей современного искусства был закрыт, по-видимому, из-за декадентских тенденций, и в течение долгого времени оставалась неизвестной судьба его картин.
Что касается театра, кроме известных и чудных опер и балетов, мне очень понравился и запомнился спектакль «Записки Пиквикского клуба». Даже не понимая языка, я легко следила за действием. Переведенный на русский язык, Диккенс казался крайне странным, но костюмы были сделаны с большой выдумкой. Другое интересное представление, на которое я позже попала в Ленинграде, был «Том Сойер». Марка Твена играли дети в декорациях из огромных кусков дерева, по-разному расположенных, что создавало иллюзию мебели и обстановки, как в китайском театре.
Но самое большое впечатление на меня произвела постоянная очередь на Красной площади желающих попасть в Мавзолей Ленина. Я сама выстояла эту очередь и чуть не заледенела. Ленин покоился в стеклянном саркофаге, его восковая фигура в черном костюме и белой рубашке была окружена солдатами.
«Проходите! Проходите!» – подгоняют они публику, так что едва успеваешь что-то разглядеть.
Мы поехали в Царское Село, под Ленинградом, осмотреть дворец Екатерины Великой – огромные залы с украшениями из золоченого искусственного мрамора, янтаря, лазурита и бриллиантов. Огромный стол в одном из залов был накрыт для официального банкета: мейсенский сервиз, аугсбургское столовое серебро. В каждой комнате дежурила маленькая женщина в черном, бдительно наблюдая за нами, и каждая повторяла единственную фразу, которую знала по-французски: «Ne touchez pas! Ne touchez pas!»[76]
Наконец мы попали в квартиру царя: маленькие темноватые комнаты загромождены незначительными предметами, правда личными, множество фотографий. Все это, вплоть до даты на календаре – 31-е число, – осталось в том положении, в каком находилось, когда царь внезапно уехал. Ванная царя, большая, как бассейн, подсвечивалась изнутри, чтобы никто в ней не спрятался. Ванная комната царицы, казалось, была сделана из драгоценного голубого опалового стекла, на самом деле из простого стекла, а полость между стенами заполнена голубой фланелью. Шкафы заполнены платьями, висящими в идеальном порядке, словно ждали, когда их снова наденут. А еще там была маленькая комната без окон, где вся семья собиралась тайком за дверью с тяжелой задвижкой.
На белой равнине, огромной, бескрайней, заалело маленькое пятно; оно постепенно увеличивалось. Из-под снега появился мак, который вырос без солнца, он становился все ближе – это был прямоугольный ящик, покрытый красной материей, его везли две серые лошади. Повозкой правил мужик, двое других следовали за ней пешком. «Похороны, – поняла я, – деревенские, печальные, одинокие, без религиозных обрядов». Вдруг вижу: кусок черной ткани свисает с руки одного крестьянина; ветер его слегка теребит, и на мгновение мелькает лик Богородицы… с трудом верю своим глазам.
Гроб продолжает свое медленное движение и снова превращается в красное пятнышко, прежде чем окончательно исчезнуть из вида.
Однажды я проходила мимо аэродрома: большие самолеты совершали маневры перед посадкой. Внезапно с неба стали падать санитарки, столы, сумки, казавшиеся очень тяжелыми. Санитарки быстро освободились от своих парашютов, открыли сумки и за считаные секунды развернули на открытом воздухе импровизированную операционную. Русские вообще очень увлекались парашютным спортом, даже дети прыгали в парках с парашютом с очень высокой башни.
В Ленинграде в моем отеле серебряные лампы и пепельницы из кварца были прикреплены к стенам цепями. По утрам улыбчивая горничная приносила мне начатый кусочек мыла. Завтрак сервировали на тонком китайском фарфоре, собранном из разных сервизов, серебряные приборы – разного рисунка.
Нева, пересекающая город, замерзла, лед образовал на ней волны. Подобное зрелище было для меня новым, как будто гигант с ледяными руками мгновенно остановил течение реки. Внешний вид города создавал впечатление, что Петр Великий, чтобы заменить недостающие леса (в этой части России их мало), решил создать для своих подданных волшебный лес. Розовые здания поднимались в небо как каменные деревья с золотистыми апельсинами наверху, но все равно атмосфера улиц была полна меланхолической печали, а краска на домах облупилась. В Ленинграде, как и в Москве, возникала мысль, что даже развлечения принимаются всерьез и что люди, одержимые тяжелыми проблемами, забыли, как смеются.
В музеях хранились несметные богатства. Эрмитаж мог похвастать живописными сокровищами голландских, французских, английских мастеров, с которыми не всякий музей способен сравниться. Напротив нас была развернута выставка иранского искусства. Выставленные в залах столетние шатры, расшитые золотом и яркими цветными узорами, не тронутыми временем, были наполнены сказочными коврами и росписью по стеклу, будто волшебный караван остановился на отдых.
Но улицы оставались мрачными и настороженными, как в городе, находящемся в осадном положении.
Москва выглядела более оживленной. Чувствовалась некоторая неприязнь к западной цивилизации, особенно к американской, но тем не менее стремились с ней конкурировать и подражать. Огромная статуя Сталина, возведенная в то время, казалась призраком, весьма безобразным, современного искусства. Некрасивые здания в духе американских небоскребов были похожи на заблудившихся детей в этом восточном городе. Люди, видимо, чувствовали себя неловко в одежде, которая не подходила ни для климата, ни для страны. Ошибка Востока – желание одеваться по-европейски. В магазинах пытались продавать некоторые заграничные продукты, поскольку меня занимали мысли о горностае, я стала искать меха России. Все, что я обнаружила, это очень странная шкурка, напоминавшая крысу. Единственным местом, где еще можно было раздобыть фантастические предметы, оставался так называемый Торгсин. В этом магазине среди прочего я обнаружила серебряное зеркало эпохи Директории[77] и еще по меньшей мере тридцать различных предметов, которые прилагались к нему. Не имея возможности его купить, я вышла оттуда, прижимая к себе большой кофейник из позолоченного серебра, он до сих пор доставляет мне удовольствие всякий раз, когда я им пользуюсь.
Ознакомительная версия.
