всего недели три, была Цветаева – два или три дня прожила она в городе, безуспешно пытаясь найти жилье и работу.
(Она хотела устроиться посудомойкой в здешнюю писательскую столовую, но глухо воспротивились писатели, а главное – их жены, им было бы неуютно от такого соседства. И она уехала обратно в Елабугу. До часа полного последнего отчаянья оставалось три дня.)
Здесь были имена замечательных поэтов – Тарковского, Марии Петровых, Асеева.
Но главное – что здесь рядом с Героями Советского Союза, футболистами и знаменитыми учеными были названы имена людей, которые сидели в чистопольской тюрьме и тюремно-психиатрической больнице (одной из полутора десятков в той империи). Они тоже таким образом оказывались именитыми жителями города.
Зачислять наказанных тюрьмой изгоев в горделивый список местных знаменитостей – идея потрясающе плодотворная. «Вот бы так в каждом городе!» – с надеждой подумал я и поискал другие города, где этот список мог быть очень впечатляющим. Нет, ничего подобного нигде не было.
В Норильске вообще вместо такого перечня (а там какие побывали люди за колючей проволокой зоны!) помещался список городских властей за много лет. Только в Калуге среди «известных горожан» числился Лжедмитрий II, его жена Мария Юрьевна Мнишек и сын их Иван Ворёнок.
И я разочарованно вернулся в Чистополь.
В городском почетном списке числился советский диссидент и наш израильский герой Натан Щаранский (сидел он в местной тюрьме в штрафном изоляторе).
Там же был означен Анатолий Корягин, врач-психиатр, посаженный в конце семидесятых за объективную экспертизу людей, осужденных на принудительное лечение в тюремных психбольницах, а на самом деле – совершенно здоровых. Эти данные он отважился передавать в иностранные правозащитные организации.
А еще в местной психушке содержался Порфирий Корнеевич Иванов, о котором я, к стыду своему, ничего раньше не знал, а о нем и книги написаны, и фильмы сняты. Я полагаю, что подобно мне и многие другие мало о нем знают, и поэтому чуть отвлекусь на судьбу незаурядного человека. А что он был больным – не думаю, он был другим и необычным, этого в советской империи не терпели.
А в молодости был обычным и типичным: пил, курил, дрался и спустя рукава работал. Обзавелся семьей, двух сыновей родил, чуть посидел по 169-й за какое-то мелкое мошенничество типа неуплаты патентного налога – нормальнейший советский человек. Но в тридцать пятом году (а было ему тридцать семь лет) окончательно завладела им идея, что напрасно мы живем в тепле и сытости, мы от природы отрываемся, отсюда все наши болезни.
Стал ходить он босиком и почти голый – только в длинных трусах (их для приличия именовали шортами в бесчисленных жизнеописаниях). Непрерывно обливался ледяной водой, подолгу обходился без пищи и питья. Естественно, что через год его уже обследовали психиатры в городе Ростове. Шизофрения. Инвалид. И даже справку дали.
Эта справка спасла его год спустя даже в лапах у Ежова, когда Иванова арестовали в Москве на Красной площади. Приехал, чтобы лично Сталину что-то пояснить насчет новой Конституции. Через два месяца его отпустили. Еще через год его арестовали в городе Моздоке, на этот раз уже как диверсанта (почти что голый человек в одних трусах – конечно, диверсант).
Опять помогла справка и объяснения о прикосновении к природе. Учинили ему тут научную проверку: на морозе обливали ледяной водой. А у него от этого лишь повышалось настроение. И тоже отпустили. На войну его не призывали (инвалид), но при немцах он ухитрился повидаться с самим Паулюсом, получив от него (за личной подписью!) записку на немецком языке, что случай этот «представляет интерес для мировой науки».
Я за достоверность не ручаюсь, документ не видел, только интересно, что гестаповцы поступили точно как чекисты: проверяли его, закапывая голого в снег и катая по морозу в мотоцикле на большой скорости.
Снова арестовали его в Москве в пятьдесят восьмом, и тут уже грозила страшная 58-я за антисоветскую агитацию: всем желающим подряд он говорил, что советские люди много болеют из-за неправильной жизни. И хотя он имел в виду их одетость в теплую одежду, оскорбление передового строя было налицо.
Прошел он три психушки (Питер, Чистополь, Казань) – в каждой почти по году. И ведь снова отпустили! Только было у него уже столько учеников и последователей, что спустя десять лет его опять засадили на четыре года – изучали.
Всего провел он в изоляции двенадцать лет. А в семьдесят восьмом явил убедительный эксперимент: пять месяцев прожил без пищи, большую часть этого срока – без воды. Умер Иванов восьмидесяти пяти лет, и никогда не болел. И множество людей удачно исцелил. Что же мы, вульгарные материалисты, сказать на это можем? Ничего. Только руками развести или пожать плечами. Идеи все его нехитрые и жизнь сама восточные религиозные учения чем-то напоминают, только жил он в России, оттого и мыкался по психушкам.
Но правда же, какая титаническая личность? Представляю себе, как ненавистен он был и остается церковным деятелям – ведь ничего евангелического нет в его житейских наставлениях.
Словом, Чистополь справедливо гордится, что мучения свои этот незаурядный человек проходил еще и здесь.
И буду навсегда я благодарен составителям списка известных людей города за внесение в этот перечень истинного героя семидесятых годов – почти забытого ныне Анатолия Марченко.
Героизм – это всегда безрассудство, особенно напрасный героизм, но подвиг все равно остается подвигом.
Марченко отдал свою жизнь во имя освобождения всех политзаключенных империи. Родился он в семье помощника машиниста паровоза и вокзальной уборщицы, так что жизнь ему предстояла вполне типичная. Но смутное неутихающее беспокойство жило в нем, и то мотался он по стройкам коммунизма, то бродяжничал с геологами, ни к чему не чувствуя призвания. Сел за драку в общежитии (в ней не участвуя), спустя год ухитрился сбежать и год скрывался, не зная, что в лагерь пришла бумага о его освобождении. Понимая, что все равно найдут, попытался где-то на юге перейти границу, схвачен был и получил шесть лет тюрьмы – за «измену родине».
Тут ожидал его огромный умственный переворот, ибо попал он в среду политзаключенных. Он столько насмотрелся и наслушался, он столько начитался (даже Ленина с усердием одолевал, надеясь что-нибудь понять в беде российской), что вышел в шестьдесят шестом году и образованным весьма, и диссидентом в полном смысле этого несложного, по сути, слова. Означает оно просто инакомыслие и возникло лет пятьсот назад в религиозных разногласиях англичан того времени.
Это в России стало оно звучать грозно и однозначно:
